– Зачем ты все время говоришь: «Тоже мне, тоже мне»? Разве ты лучше всех разбираешься? Ты в самом деле думаешь, что ты лучше всех разбираешься?
Девчонка взвизгнула вдруг, словно ее ущипнули или она увидела мышь. Закричала:
– Отвяжись, психованная! – и ушла в подворотню.
Ольга растерянно оглянулась.
По улице шагал гражданин с портфелем. Он был высокий и пестрый, в костюме из синтетической ткани. Еще на нем была шляпа и макинтош. Макинтош этот переливался, менял окраску из серо-зеленой в синеватую и фиолетовую, как спина жука-скарабея. Гражданин высоко держал голову, смотрел на всех окружающих пристально и снисходительно.
Поколебавшись немного, Ольга догнала его.
– Извините, пожалуйста.
– Ты меня, девочка? – спросил гражданин.
– Ага. Извините, пожалуйста, я всегда слышала, что в вашем городе очень вежливые люди. Я тоже родилась здесь, и всегда гордилась, и всегда старалась…
Гражданин опустил голову, он как будто нацелился в Ольгино рыжее темя.
– К сожалению, вежливых осталось мало. Вежливые в войну вымерли.
– Шутите, – сказала Ольга.
– Шучу, – сказал гражданин. – Я часто шучу. Шутка – признак здоровья.
Ольга подумала и потом спросила со вздохом:
– Скажите, пожалуйста, мои волосы в самом деле такие противные?
– Это тебе очень важно? – спросил гражданин.
– Очень.
Гражданин откинул голову. Потрогал Ольгины волосы пальцами сквозь перчатку.
– По-моему, в самый раз, – сказал он. – Элегантно. Может быть, несколько смело. Вот эта прядка над виском вроде бы что-то не так. Если ее пригладить, то в основном, я полагаю…
Ольга перебила его:
– Я про цвет.
Гражданин снова помедлил, помолчал, и покашлял, и еще дальше откинул голову.
– По-моему, довольно приятный серый цвет.
– Что вы, я рыжая, – прошептала Ольга.
– Рыжая? – Гражданин торопливо погладил ее по голове. – Все равно. Извини, я дальтоник. Я не различаю краски.
– И вы никогда не видели рыжего цвета?
– Никогда.
– И вот эти листья вам кажутся серыми?
– Да… Они серые…
– И вам не страшно?
Гражданин изумился, обиделся даже.
– Страшно? Напротив. Мне лично кажется нелепым и нездоровым все видеть в различном цвете. Это, знаешь ли, раздражает. Я лично думаю, что все нервные заболевания у нас происходят от пестроты жизни. Да, да…
– И все люди вам кажутся серыми?
– А что тут такого странного?
– Я еще не умею сказать, что именно… Но если подняться вверх и глянуть на людей сверху, то покажется вдруг, что это не люди, а булыжная мостовая.
– Ты говоришь по-детски, – сказал дальтоник. – Запомни: люди – наше богатство. – И он пошел, подняв голову, с достоинством и спокойствием человека, выполнившего свой долг.
Ольга постояла немного, раздумывая, потом догнала его.
– Скажите, где дом шестнадцать?
– Дом шестнадцать? – Гражданин оглядел весь порядок домов. – Видишь, вон тот, темно-серый. Там во дворе дом шестнадцать.
Ольга головой покрутила. Развела руками.
– Темно-серый? Но на этой улице нет темно-серых домов. Здесь все дома разноцветные. Я сразу заметила: это разноцветный город, только очень поблекший.
Дома от Ольгиных слов приосанились, повели плечами, гордо грудь выпятили.
Стояли дома очень тесно друг к другу, и, боясь, что полопается штукатурка, они проделали эти движения мысленно.
– Да, да, – повторила Ольга. – Это очень разноцветный город. Даже смешно, что кому-то он кажется серым.
Из подворотни снова вышла девчонка с черными волосами.
– Шубу напялила и дурочку корчит. Тоже мне… Вон красный дом, видишь? Заваливайся во двор, там дом шестнадцать. Недотепа рыжая. Периферия.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Ольга вошла во двор. Переступила границу солнца и будто вспыхнула.
Двор залит солнцем до самых крыш. Темная, почти черная подворотня в стене. Вечная тень осела на ее сводах сыростью. Двор вымощен камнем брусчаткой, – розовым и сиреневым. Камни хорошо прогреваются и тепло свое отдают с легкостью. Между ними свежая, как в июне, трава. Каменная скамейка и каменная треснувшая ваза. В вазе красные астры.
Во дворе было пусто, тихо было. Воробьи добывали свой незаметный корм. Ослабевшие лепестки астр лежали на камнях красными каплями.
И вот в этой теплой тиши раздался вопль:
– Руки вверх! – С дерева, роняя листья и деревянные пистолеты, свалился четвероклассник Аркашка. – Р-руки вверх, говорю!
Ольга положила на скамейку портфель, прислонила к вазе рюкзак, подняла руки.
– Долго держать?
Аркашка обошел вокруг, ткнул Ольгу деревянным своим пистолетом.
– Не дрожи в локтях, – приказал он. – От страха дрожишь?
– Зачем от страха? Смешное ведь не бывает страшным.
Аркашка посмотрела на нее косо. Сказал:
– Обожди пока, не уходи. – Отвернулся, вытащил зеркальце и, глядя в него, скорчил совершенно свирепую рожу. – Ну, а теперь?
– Еще смешнее. – Ольга засмеялась, села на скамейку. – Ты умеешь ушами двигать? У нас в школе мальчишка был, сильно двигал. Еще он умел животом говорить.
Аркашка наставил на Ольгу все свои пистолеты.
– Встань! И не трать слова понапрасну. Они у тебя последние. Ты меня рассказами не разжалобишь. Р-руки вверх.
Ольга встала, чем привела Аркашку в некоторое замешательство.
– Ты слишком серьезно кричишь, – сказала она. – Это уже не смешно. Убери, пожалуйста, свои дурацкие пистолеты. Не тычь в лицо.
– Не испугалась, скажешь? Так… – Аркашка заткнул свои пистолеты за пояс. Выхватил из-за пазухи рогатку. – Руки вверх! Застрелю, не моргну.
Ольга взяла портфель.
– Осторожнее. Ты меня можешь случайно поранить. Где квартира четыре?
Аркашка отступил на шаг, натянул рогатку на всю длину.
– Молчать! Мне уже надоел твой голос. Вопросы задавать буду я. Пол?
– Что?
– Пол, говорю. Мужчина ты или женщина?
– Слушай, я тебя за уши оттаскаю.
– Проклятье, ты опять говоришь?
– Слушай, нельзя ли повежливее?
– Вежливость – язык трусов и подхалимов. Для людей действия вежливость – напрасная трата времени. Впрочем, эти знания тебе уже не сгодятся.
– Дай пройти.
– Отвечай, ты рыжая или перекрашенная?
– Что?
– Сегодня на рыжих облава.
Ольга села на скамейку, опустила руки устало.
– Предупреждаю: если назовешь меня рыжей, за уши оттаскаю.
– Не люблю рыжих.
– Мне твоя любовь не нужна. До любви ты и не дорос еще. Ты сначала научись хотя бы уважать человека.
– Я уважаю людей за дело. А с тобой не моргну – рассчитаюсь.
Ольга вытянула руки вперед.
– Согласна. Со мной уже давно пора рассчитаться. На, вяжи. Арестовывай.
Аркашка подошел вязать, и тут Ольга схватила его за ухо. Сделала она это мгновенно, словно муху поймала.
Воробьи на дереве заскакали с ветки на ветку. Парадные заухали. Водосточные трубы забормотали.
– Не тяни меня за уши! – вопил Аркашка, хлестал Ольгу резинкой рогаточной, бил по ногам.
– Извинись за рыжую, – потребовала Ольга.
Воробьи взлетели на самые верхние ветки, оттуда им было виднее.
– Рыжая швабра! – орал Аркашка. – Рыжая ведьма! Отпусти, говорю!
Ольга отобрала у него рогатку, ухватила за второе ухо и потрясла. В этот момент из парадной вышел шут (дядя Шура). Снял со стены дворницкий фартук с бляхой, надел на себя.
– Зачем безобразить? – сказал он. – Не можете как люди? Вам быстрее безобразить нужно.
Ольга выпустила Аркашкины уши. Они были красными и горячими, каждое как отвислый собачий язык.
Шут поклонился Ольге.
– С приездом. Предвижу массу хлопот. – У Аркашки шут (дядя Шура) спросил: – Аркадий, у тебя ничего не болит?
– Ну так, рыжая… – уныло сказал Аркашка, пряча от шута то самое место, которым в детстве рассчитываются за глупость, лень и всяческие неудачи.