Мой.
Твою мать.
Охренеть.
Черт возьми.
Я не собираюсь паниковать, я не собираюсь паниковать, я не собираюсь паниковать.
— Какой срок? — Мой голос едва узнаваем.
— Шестнадцать недель.
Я чуть не спрыгиваю с кровати.
— Шестнадцать недель!
Потом я встаю, зарываюсь пальцами в волосы, которые, наверное, не мешало бы подстричь, пока Анабелль рыдает на кровати. И вот я уже сам готов разрыдаться.
— Прос... п-прости, — плачет она.
Боже мой.
Она беременна.
Моя квартира. Друзья. Мама, отец, моя семья. Все важное в моей жизни мелькает передо мной в промежутке времени. Занятия. Степень. Магистратура.
Книга для родителей на тумбочке.
Я беру ее, поднимаю со стола, изучаю обложку. «Что ожидать, когда ты...». Я бросаю ее, как будто она в огне, и она падает на пол с глухим стуком.
Сажусь на краю кровати спиной к Анабелль, и слышу ее рыдания, приглушенные звуком крови, приливающей к моему мозгу. Аналитическая часть меня собирает воедино все наши отношения, один быстрый оргазмический тр*х за раз.
Мы не использовали презерватив, потому что она на контрацепции.
Глупо, глупо, глупо.
Несмотря на все это, несчастные звуки, исходящие от Анабелль, притягивают меня к ней. Забравшись под одеяло, я придвигаю ее к себе.
— Тсс, не плачь.
Она слабо кивает, но не останавливается. Не может остановиться.
— Анабелль, — осторожно спрашиваю я, — как давно ты знаешь?
— Несколько недель.
Несколько недель? Господи Иисусе! Она справлялась с этой информацией сама в течение нескольких недель?
Чувство вины поселяется у меня в животе.
— Сколько несколько?
— Не знаю, я боялась отслеживать, — она хрипит свое признание, в горле саднит. — Четыре? Три? Пять?
Собравшись с духом, я провожу рукой по ее бедру, мягко подталкивая ее к спине. Осторожно приподнимаю подол ее рубашки, откинув его назад, чтобы он не мешал мне.
Изучаю ее живот.
Ее кожа все еще гладкая, как атлас, но теперь она начинает натягиваться. Не может быть более очевидным, что она беременна.
— Могу я потрогать?
— Да.
Моя ладонь касается чуть ниже ее пупка, когда она смотрит, затаив дыхание. Я провожу рукой по выпуклости, туда-сюда, пальцы скользят по растущему внутри ребенку.
— Скажи что-нибудь, — шепчет она. – Пожалуйста.
— Не знаю, что и сказать. Я…
Взволнован.
Ошеломлен. Потрясен. Встревожен.
Очарован.
— Потерял дар речи.
— Понимаю. Я тоже. — Она кивает. — Ты ненавидишь меня?
— Нет. — Не знаю, как к этому подойти. — Но я думал, ты на контрацепции.
— Так и есть. Я была. — Она снова на грани слез. — Очевидно, это не сработало.
Очевидно.
— Что, черт возьми, мы будем делать? — Я чувствую себя таким идиотом, спрашивая, но, господи, мне двадцать два года, что, черт возьми, я знаю о воспитании ребенка? Мама до сих пор записывает меня на прием к врачу. Я все еще на гребаной медицинской страховке моих родителей, ради Бога.
Говоря о родителях…
— Ты рассказала отцу?
— Да.
— Что он сказал?
Анабелль смеется, хотя сейчас самое неподходящее время для смеха.
— Как ты думаешь, что он сказал?
— Глупый вопрос, извини. Когда ты ему сказала?
— На прошлой неделе. Я была не одна, если тебя это беспокоит.
— Кто пошел с тобой? — Рассеянно, даже не осознавая, что делаю, моя рука ласкает ее живот, ненасытно любопытствуя о маленьком бугорке.
— Не сердись, когда я скажу, ладно?
Я закатываю глаза — жест, к которому обычно не склонен.
— Анабелль, ничто из того, что ты сейчас говоришь, не может удивить меня больше, чем то, что ты беременна.
Ничего.
Ни единой чертовой штуки.
Гр*баный слон может прорваться сквозь стену прямо сейчас, и я не дрогну. Тверд, как скала.
— Наверное, мне следовало сказать об этом раньше, но в начале года я снова встретилась с Рексом.
— Повтори еще раз? — Я замолкаю, нуждаясь в пояснениях, как будто не расслышал ее. — Гандерсон?
— Одно и то же. — Она хихикает рядом со мной, красные глаза, наконец, сухие.
— Не понимаю.
— Мы стали друзьями.
Я отстраняюсь, рука застывает на выпуклости ее живота.
— Не понимаю.
— У нас общие занятия, как и в прошлом году, и он пригласил меня на кофе, чтобы мы могли поговорить... и я пошла, и было приятно.
— Приятно.
— Да, было приятно. Мне жаль, если это расстраивает тебя, но он действительно не так ужасен, как был в прошлом.