— У тебя их больше нет.
— Что?
— Глаз. У тебя их больше нет. Вот и болят.
Короткое молчание. Вздох и стон.
— Тебе плохо?
— Да.
— Совсем плохо?
— Да.
— Будет хуже.
Почти шепотом:
— Знаю.
Звуки мокрой тряпки, елозящей по полу.
— Я убью тебя?
Молчание.
— Да.
— Вот и хорошо.
Журналист берет камеру, смотрит в глазок.
— Что он делает?
— Где?
Оператор берет камеру, смотрит в глазок:
— А, это… бомжа убивает.
— Что?!
— Бомжа.
— Это по-настоящему?
— Да.
— Он убил его?!
— Ну ты же видел.
— Господи… и ты это снял?
— Ну да. Больше некому.
— Зачем?!
— Ты сам велел все снимать.
— Зачем он его убил?!
— Сейчас узнаем.
Оператор нажал на кнопку перемотки.
— Смотри.
— Ты что, записал с ним синхрон?
— Ну да. Мне тоже было интересно.
Из камеры послышался приглушенный мужской голос, но неразборчиво.
— Ни фига себе…
— Видел бы ты того беднягу.
— Видел. Господи, ужас какой.
Журналист достает из бумажника деньги, протягивает оператору:
— Здесь двести.
— Угу.
Оператор, улыбаясь, прячет деньги, достает кассету из камеры и отдает журналисту.
— Как его зовут?
— Кого? Убийцу?
— Да.
— Не знаю. Спрошу в следующий раз.
— Ладно. Сами что-нибудь придумаем.
— Ага.
— Ну давай. Будь здоров.
Оператор с камерой на плече:
— Давай. Если что подвернется, звони.
Оператор уходит. Журналист остается один. Его недопитый кофе больше не дымит.
Ночь. Вокзальный туалет. Темно. Голоса двух ментов.
— Кто знал, что его в натуре замочат? Тот же крендель… как его? Он же не знал, что его снимают. Странно, что он ничего не знал. Коля сказал, все под контролем. Я-то думал, он в курсе. Знает весь расклад. А оказывается, Коля его незаметно снимал. Это чисто для нас такая фишка про кино была. Получается, этот и не играл вовсе. Не играл, потому что не знал ничего.
— Что делать теперь?
Первый передразнивает:
— Что делать?! Бери за ноги, а я спереди возьму. Труп по-любому спрятать надо. Нет трупа, нет дела. Ты же мент, что тебе объяснять?
— Мы же не убивали.
— Какая разница? Спрятать все равно надо или оттащить куда-нибудь подальше. Найдут труп здесь, сразу к нам вопросы.
— А где спрячем?
— Есть одно место. На путя положим. Типа несчастный случай. Или в коллектор скинем. Лучше в коллектор. Надо только пронести незаметно.
— Этот амбал мог бы и помочь. Делов наделал, а нам разгребать.
— Тише ты, дурак. Ну его на хрен. Сами справимся. Не хочу с ним связываться лишний раз.
— Так что? Ему ничего не будет? Так и будет шариться как ни в чем не бывало? Он же человека убил.
— Пусть живет пока. Мы его еще закроем.
Второй, плаксивым голосом:
— Я же не знал ничего… если б я знал… я же думал, все понарошку, как в кино.
— Не ной. Ты сам видел, как все было… странно… слишком все просто. Сами же привели его сюда, бомжа этого.
— Кино… кино… ни хрена себе кино… обосраться… Я теперь даже мультики смотреть не смогу.
— Нажраться бы.
— Точно.
Минутная тишина.
— Ну, ладно. Давай, бери за ноги. Времени мало.
Слышно, как тащат что-то тяжелое. Звуки отдаляются и затихают.
Юлия Яковлева. Сирена
Товарищ ясновидящий понравился Зайцеву.
Понравился сразу и всем. Вздыбленными патлами, словно над черепом их подняла работа мысли. Чуть выпуклыми внимательными глазами. Потрепанным, но когда-то хорошим, дорогим костюмом, сшитым на заказ. Правда, чужим: узкоплечее тело не совпадало с костюмом ни в углах, ни в прямых линиях, а тощие ноги бултыхались в штанинах, подшитых по росту. Костюм был там и сям присыпан пеплом. Курил ясновидящий много.
Зайцев разогнал дым рукой.
— Извините. — Ясновидящий суетливо вкрутил недокуренную папиросу в стоявшее перед ним блюдце. Но прежде уронил столбик пепла себе на колени. Створчатое зеркало позади него повторило движение в трех ракурсах: справа, слева, сзади. У ясновидящего были гримуборная и столик, как у провинциального тенора. Таковым он, в сущности, и был. Колесил по маленьким городам. Давал выступления. Собирал публику.
Публика уже разошлась. Разошлись и частные клиентки, стоявшие к гримуборной небольшой сжатой очередью, тщательно отводя друг от друга глаза, — каждая пришла со своей тайной.
Ясновидящий сидел, сгорбив тощую спину: устал.