— Я могу посидеть один, не беспокойся за меня.
Но я слышу, что он на самом деле хочет сказать:
«Не оставляй меня, ты же видишь, что со мною творится».
И я отвечаю на это, а не на его произнесенную вслух фразу:
— Я не оставлю тебя, мы позвоним, отложим визит…
— Нет, не беспокойся за меня, Кристя всегда так и поступала…
А я смотрю на него и все понимаю. Я вижу, как он любит меня, как сильно любит, и я прижимаюсь к нему и говорю:
— Я — другая, я тебя не брошу, милый, конечно, я останусь с тобой.
И у него светлеет лицо, разглаживаются угрюмые складки на лбу, и он смотрит на меня с нежностью:
— Ты можешь встречаться, с кем хочешь…
Я предпочитала не встречаться.
— Ты можешь делать, что хочешь! Я же вижу, ты изменилась, тебе уже недостаточно моего общества!
— Что ты говоришь?! Ты для меня все! Что у тебя за претензии?
— Как ты можешь такое говорить? Я догадываюсь, почему ты это делаешь!
Он уязвлен. Я вижу, что с ним начинает твориться, но потом он прижимает меня к себе и повторяет:
— Я тебя люблю, я тебе верю. Прости, у меня ассоциации с прошлым, прости меня, дорогая, ты другая…
И я постепенно становилась другой…
Я еще помнила его нежные руки, которые раздевали меня, его голос, полный желания, когда он повторял:
— Не стесняйся, милая, не стесняйся…
А я закрывала глаза, уверенная, что так и он меня не видит. Потому что я была голая, и хотя я тоже хотела этого, но хотела как-то иначе, а его руки вылавливали меня из розочек, которыми была усеяна постель, вытаскивали меня из этих цветов, извлекали из меня самой, выставляли напоказ мою грудь, мой живот, и он гладил меня по голове и повторял:
— Не смущайся, ты же моя. — И я таяла от этих слов, текла у него между пальцев, безвольная и счастливая.
Когда-то, в самом начале, он поставил меня перед зеркалом, встал у меня за спиной, и мы стояли так вчетвером, мы — здесь, и они — там, в зеркале. Она, смущенная, отворачивалась, а он не позволял, смеялся и говорил:
— Погляди на мою женщину, она прекрасна, смотри…
И я смотрела на его женщину, а он спускал ей блузку с плеч, расстегивал пуговицы одну за другой, а потом резким движением стаскивал, и я видела лифчик на ее небольшой груди. Эта женщина в зеркале, его женщина, конфузилась, хватала его за руки, что-то шептала, должно быть:
— Ну что ты делаешь…
И поворачивала к нему лицо, а он смеялся, и держал ее за руки сильными ладонями мужчины, который знает, что делает, что хочет сделать, поэтому одной рукой он придерживал ее руки, а второй нежно гладил грудь, и та, что стояла перед зеркалом, опускала глаза, не желая смотреть, а он брал ее за подбородок и поднимал вверх, склонял к ней голову, целовал ее в шею, а затем спускал бретельку бюстгальтера до самого локтя, потом вторую тоже, и грудь открывалась нам, стоящим перед зеркалом, и он, уткнувшись лицом в ее волосы, говорил:
— Посмотри, она только моя и всегда будет моей. У нее красивые волосы, и они мои, и глаза. Я буду для нее единственным и никогда ее не обижу. Я буду любить ее всегда, и она никогда не обманет мое доверие, правда?
Я стояла гордая и краснела, теперь уже не от стыда, а от желания. Если рядом с тобой мужчина, который так на тебя смотрит, для которого ты — все, то мир кажется безопасным и добрым.
Я никогда не обману твое доверие, я ничего не сделаю вопреки тебе…
Я буду делать все вопреки себе.
У меня есть друг, художник, в Швейцарии. Вернее, был до того, как я вышла замуж, конечно.
— Друг? Что за чушь ты несешь! Не может быть дружбы между мужчиной и женщиной! Кому ты это рассказываешь! Какое мне дело до какого-то мужика! Он, наверное, хочет переспать с тобой, меня не обманешь!
Итак, у меня был друг.
Он жил там уже много лет и иногда приезжал в Польшу. Как-то раз он сказал мне, что нашел отличную мастерскую, знакомые сдали ему бомбоубежище, там у каждого третьего гражданина страны есть собственное бомбоубежище, и они свое сдали, чтобы оно не простаивало впустую, раз уж никто не намерен пока сбрасывать атомную бомбу.
Он был в восторге.
Рисовал, рисовал, рисовал. Все больше отрешаясь от мира, все лучше. А однажды вдруг увидел, что вдоль, вширь и поперек убежища растопырились кисти, и из них лезет волос, и пришел в ужас от мысли, что мог бы выйти, поехать в магазин и купить новые. Кисти растрепались, полотна выросли, краски начали вылезать из тюбиков, но главное — эти кисти…
А потом он догадался, что дело не в кистях.