— Элизе плохо! Где твоя жена?
Он остановился уже у самой кровати и, увидев на ней племянницу, был, казалось, больше разочарован, чем обрадован.
В смущении Энн старалась получше завернуться в одеяло, чтобы скрыть наготу. Рейт же резко и требовательно спросил:
— В чем дело, сударь? Что стряслось с Элизой?
— Э-э… У нее разболелась голова, и я хотел узнать, нет ли у вас аспирина или еще чего-нибудь. Мы не можем найти своих лекарств.
— Разболелась голова?! — Брови Рейта вскинулись в гневе. — Ты будишь нас в два часа ночи, потому что у твоей жены болит голова?
— Ну, это, скорее, мигрень, чем простая головная боль, — защищался Патрик.
— Если у нее мигрень, я очень сомневаюсь, что аспирин поможет, — сказал Рейт.
Стараясь удержать на себе одеяло и сохранять при этом непринужденный вид, Энн быстро проговорила:
— К сожалению, дядя, у меня здесь ничего нет. Поищи на кухне, в аптечке. Бедняжка Элиза, — с чувством прибавила она. — Должно быть, это ужасная боль.
— Да, конечно. Ну тогда я спущусь вниз и поищу, — ответил родственник. — Сожалею, что потревожил вас.
Он совсем не похож на человека, испытывающего сожаление, отметила про себя Энн.
Рейт проводил нахального родственника до двери и молча, но очень выразительно распахнул ее.
— Бедняжка Элиза, — нервно повторила Энн, беспокойно наблюдая, как Рейт возвращается к кровати.
— Если у нее действительно мигрень, — хмуро сказал он, — в чем я лично сомневаюсь.
— Что ты хочешь сказать? — с тревогой воскликнула Энн, замирая в недобром предчувствии. — Ты думаешь, Патрик разбудил нас специально, чтобы проверить…
— Что мы действительно спим вместе? Не сомневаюсь, что дело именно в этом, — мрачно подытожил Рейт.
Суровое выражение, с каким это было сказано, заставило сердце девушки тревожно забиться. Отвернувшись, она нервно покусывала нижнюю губу. Постель слегка прогнулась под тяжестью тела Рейта, когда он лег рядом, погасив ночник.
— Рей, — тихо позвала она, — как ты думаешь, насколько серьезны его подозрения? Я имею в виду, что он бы не вломился сюда, если бы не был уверен…
— Похоже на то, — помолчав согласился Рейт и, услышав, как Энн тихонько вскрикнула, добавил: — Не будем делать поспешные выводы и расстраиваться. Тем более что он сейчас не увидел ничего такого, что бы давало подтверждение его домыслам. Отнюдь нет.
Энни понимала, что Рей прав, но ее душевное равновесие было нарушено. Она беспокойно ворочалась, не в силах заснуть.
— Да что с тобой? Патрик ушел. Спи.
— Не могу, — дрожа, призналась Энн. — Я боюсь его. Что, если этот тип все узнает?
Она услышала шорох одеял. Рейт приподнялся и зажег лампу.
— Тебе нечего бояться, — успокаивающе сказал он, наклоняясь над ней. Ее супруг полулежал, до половины закрытый одеялом, верхняя часть торса была обнажена. — Ну что ты, милая? Ты плачешь? — мягко спросил он.
Она быстро замотала головой, хотя прекрасно знала, что он заметил в ее глазах предательский блеск.
— Ты же сказал, нас посадят в тюрьму, — сдавленным голосом произнесла она.
— Я сказал, могут посадить, — поправил ее Рейт.
Он глубоко вздохнул, и Энн увидела, как вздымается его грудная клетка, всей кожей ощутив нечто странное, нежное, будто мягкое прикосновение бархатистой кошачьей лапы. Она инстинктивно попыталась заглушить это ощущение поспешной речью.
— Никогда не думала, что стану бояться этого мерзкого Патрика, — сказала она охрипшим голосом.
— А я никогда не думал, что настанет день, когда ты признаешься, что чего-нибудь боишься, тем более — мне, — отозвался Рейт. — Все будет хорошо. Обещаю тебе, что все будет хорошо. Иди сюда.
Когда он подвинул ее к себе и обнял, Энни слишком удивилась, чтобы возражать.
Как давно никто вот так не держал ее, не был так нежен, умиротворенно думала она. Рейт, осторожно откинув волосы с ее лица, поглаживал их.
— Я до сих пор не могу поверить, что женатый человек, отец двух детей дошел до такого, — прошептала она. — Ворваться сюда среди ночи, вот нахал!
— Не думай об этом. Он уже ушел, — успокаивал Рейт.
— Знаю.
Она приподняла голову над его плечом и тревожно заглянула ему в глаза.
— Но ведь если бы мы не спали на одной кровати… Если бы ты, например, спал в кресле, а я бы была…
— В ночной рубашке, — криво усмехнулся он. — Говорю тебе, моя славная, не думай об этом.
— Не могу, — покачала она головой. И вдруг, содрогнувшись всем телом, уткнулась лицом в его плечо. — Не могу-у-у…
— Энни, что с тобой!
Она вся напряглась, уловив нотки удивления в его голосе, но не поддалась, когда он попытался отодвинуть ее от себя. Она поняла, что ей вовсе не хочется отрываться от его теплого тела, не хочется опять очутиться на своем холодном, неуютном краю постели. Не хочется…
Она почувствовала, как ее охватывает дрожь от теплого дыхания сильного, способного успокоить и защитить ее мужчины.
— Энни, глупышка моя маленькая, успокойся!
Теперь его голос звучал по-другому — глуше и вместе с тем обволакивающе. Ее сердце порывисто забилось. Дыхание Рейта ласкало ей кожу. Его рот был совсем рядом с ее шеей, и стоит ей лишь чуть подвинуться…
Она задрожала от острого наслаждения, кровь бешено запульсировала в венах — его губы начали ласкать ее.
— Солнышко, ты понимаешь, что произойдет, если ты меня сейчас же не отпустишь? — услышала она мягкое предостережение.
«Не отпустишь?» Когда она поняла, что он имеет в виду, глаза ее невольно расширились от удивления. Сама не зная, как это случилось, она, оказывается, цепко обхватила своими маленькими пальцами его сильную руку. «Не отпустишь»…
Охваченная неожиданным возбуждением, она ясно осознавала, что отпускать его ей совсем не хочется. Ею овладело страстное желание оставаться рядом с ним — с его телом, руками, губами.
— Милый…
Уловил ли он в ее голосе признание… смущение, желание?
Его рука скользнула с ее волос и нежно охватила шею. Она следила за ним расширенными глазами. Глаза же Рея сделались блестящими и темными, будто состоящими из одних зрачков.
В волнении Энн прикусила нижнюю губу.
— Не надо, — послышался глухой мужской басок.
И вслед за этим она почувствовала как его губы и язык освобождают эту истерзанную губу, как теребят и ласкают каждый ее кусочек, вызывая такое неподдельное безумство желаний, что ему пришлось силой удерживать ее голову на подушке. А она лишь неистовым шепотом умоляла целовать ее правильно, а не мучить так жестоко.
— Как правильно? Вот так, Энн? — отрывисто спросил он, целиком охватывая губами ее рот.
Никто раньше не целовал ее так крепко и трепетно, но ее потрясло не это, а собственная страсть. Словно бы ее неопытное тело умудрилось-таки поддаться чувственным порывам.
Без всякого осознанного ею усилия, тело выгнулось дугой, руки уцепились за плечи любимого, губы раскрылись, и где-то в глубине сознания, еще позволяющего ей рассуждать, промелькнула мысль обвить себя вокруг его тела, быть еще ближе, раскрыться еще сильней. Если бы она умела…
Она вздрогнула, когда Рей, на миг оторвавшись от нее, хрипло пробормотал:
— Господи, Энни, да ты же эротоманка. А я и не предполагал.
Он не договорил. Его рука, до этого ласкавшая ее шею, опустилась к ее груди, и она бессознательно тотчас подвинулась так, чтобы его горячая ладонь легла на твердый сосок. И тут же ею овладело сильное желание подвигаться под его ладонью, потереться об нее в эротическом экстазе. Казалось, только это и могло усилить то острое и непреодолимое стремление, что заполняло теперь все ее существо. Побуждение это было столь сильно, что Энн едва подавила рвущийся из груди крик.
Но, видно, Рей все же уловил этот безмолвный порыв, потому что его пальцы уже гладили сосок, и он уже тянулся к нему губами. Едва лишь почувствовав, как он ласково, с мучительной медлительностью потягивает его, Энни безвольно содрогнулась всем телом. Ей казалось, что она уже не принадлежит себе. Но тут Рей отпустил сосок и, медленно обводя пальцем багровую окружность на ее груди, сказал с шутливой беспощадностью: