— Ты думаешь о чем-то, что заставляет тебя грустить или беспокоиться, — мягко проговорил Китто.
— Феи-крошки могут снова потребовать свою каплю крови раньше, чем гоблины потребуют свою частичку плоти.
Он снова уткнулся лицом мне в плечо, погладив рукой по спине.
— Ты боишься фей-крошек?
— Помнишь дело, в расследовании которого мы помогали полиции? Оно научило меня, что феи-крошки могут быть так же безумны и опасны, как и любой из нас.
Я задрожала при воспоминании о том, что едва не случилось, когда наша крошечная убийца попыталась вырезать малышей из моего тела и разрушить то, чего у нее никогда не будет — обычная жизнь с тем, кого она любила. Говорят, влюбленного любит весь мир, но отверженная любовь может стать столь же уродливой и опасной, сколь и ненависть.
Китто поцеловал мое плечо.
— Мне жаль, Мерри, как мог я забыть об этом.
Я покачала головой, и мои длинные волосы заскользили по шелку, а значит я двигалась сильнее, чем предполагала, словно пыталась вытряхнуть воспоминание об этом зле из своей головы, но прошло еще слишком мало времени, чтобы память об этом поблекла. Я тогда была на первом триместре беременности, и из-за этого дела мужчины наложили вето на расследование других дел детективного агентства Грея и Харта до рождения малышей. Столь многое было отложено до родов, а теперь мы стояли рядом с детьми. Тройняшки — первые родившиеся сидхи за многие века.
А теперь каждый, кто ждал рождения детей, задается вопросом, когда можно будет переговорить со мной и как, хотят ли они продлить соглашения, союзы или… Некоторые при дворе Тараниса хотели увидеть моих детей, родившихся изуродованными монстрами, что по мнению Золотого Двора случается с каждым сидхом, присоединившимся ко двору Неблагих. Это было неправдой, но, как и в другие по-настоящему грязные слухи, в это многие верили.
Теперь, когда первые фотографии малышей опровергли слухи, посмотрим, насколько серьезна Благая знать в своем намерении иметь своих детей. Если я действительно могу подарить им малышей, они могли бы пойти на многое, в том числе и на возможное убийство Тараниса ради меня. Я предпочту, чтобы он погиб от руки своих подданных, чем рисковать своими любимыми, позволив им сразиться с ним, или самой сделать это… Даже мысль об этом была слишком нелепа. Он бы убил меня. Он бы просто убил меня. Конечно, он бы хотел сделать меня своей королевой, потому что полагал, что, изнасиловав меня, сделал мне ребенка. То, что для него казалось разумным, было лишь еще одним свидетельством его безумия.
Я стояла в тепле своего халата и рук Китто, в окружении наших трех малышей, и хотела лишь наслаждаться удовлетворением и счастьем, но нужно было еще так много сделать, предстоит так много смертей, потому что я наконец признала, что лишь смерть, по крайней мере, одного моего родственника подарила бы мне и моим близким безопасность.
Один из малышей зашевелился в своей кроватке, издав тихий звук, похожий на мяуканье котенка или на тихое чирикание птички. Мы с Китто напряглись в ожидании перерастет ли этот звук в плач, и проснуться ли дети, но шорох утих, и комната наполнилась благой сонливостью, какая может передаться от детей, так что приходиться побороться за свое бодрствование рядом с ними, как и с дремлющими на диване собаками.
И словно я призвала их своими мыслями, за дверью раздалось фырканье и тихий голос одного из охранников:
— Нет, песики, вы разбудите детей, шныряя вокруг.
Я посмотрела на дверь и увидела размытые очертания одной большой собаки и одной маленькой, их глаза блестели от света так, как не бывает у обычных собак, но эти псы были фейри, и они много чего делали, на что не способны обычные собаки.
— Все в порядке, впусти их, — тихо велела я.
— Как пожелаете, миледи.
Дверь отворилась, и собачья волна хлынула внутрь. Их было так много, что от виляющих хвостов исходил звук, похожий на ветер или тихое похлопывание. Никогда не видела так много собак в настолько тихой комнате, что был слышен звук их виляющих хвостов. Это заставило меня улыбнуться.
Два моих грейхаунда, Манго и Мини, тесно прижались, их мышцы словно шелком были покрыты, стайка терьеров и мелких декоративных собачек, которые всегда слонялись где-то по дому и округе, сейчас кружили у наших ног. Собаки поменьше начали скулить, а один из терьеров гавкнул в полную силу.
— Тихо, — велела я.
— Вы разбудите детей, — добавил Китто.
Дверь распахнулась шире, впуская еще двух собак. Большие с черной шкурой, похожие на ротвейлеров, но это были не они, а адские гончие, черная, грубая и дикая магия Фэйри во плоти. Большинство собак изначально были как они, словно черные заменители, обращающиеся в собак другого рода при необходимости, хотя по словам Дойла, если они пробудут в такой форме достаточно долго, то могут навсегда остаться адскими гончими. На самом деле они не имели никакого отношения к преисподней, а всецело к дикой магии, могущественные стражи и охотники на тех, кто предал или угрожал Фэйри. Если за вами гонится стая гончих, считайте, что вас преследуют демоны. Отцом Дойла был пука, фейри-оборотень, а его мать была адской гончей, поэтому он мог перекидываться в форму очень похожую на эту пару, только что вошедшею в детскую. Другие собаки притихли и уступили место, когда эти двое прошествовали ко мне и Китто, со мной остались только Манго и Минни, они склонились, но продолжали касаться меня сзади. Они признали доминантами двух более крупных собак, но не уступили свои места возле меня, в собачьей политике была очень тонкая грань, но до сих пор им удавалось обойтись без драк. Я не тешила себя иллюзиями на счет того, кто победит в драке между моими двумя поджарыми гончими и более массивными сторожевыми псами. Мы с Китто коснулись больших черных голов.
— Большие ребята, — ласково сказал Китто.
А затем еще больший пес протолкнулся через дверь, и адские гончие уступили ему дорогу так же, как остальные делали перед ними.
— Нет, — прошептала я, — вот это большой парень.
Спайк был одной из самых больших собак, которых я когда-либо видела. Он почти смотрел мне прямо в глаза, просто стоя рядом, ростом с современного ирландского волкодава и с такой же шерстью, но при этом был шире и крепче. Он был сложен как те собаки, которые, по словам римлян, могли сбить лошадей, запряженных в колесницы, а затем, если их хозяева не отзовут их, убить и колесничего. Они были настолько свирепы, что за них платили откуп. Самых больших собак выставляли против львов на арене, и они достаточно часто побеждали, чтобы это превратилось в неплохой вид спорта.
Вошел в комнату Спайк с той манерой держаться, которая вообще не была присуща гончим; они как правило неуверенные и нервные, он же держался как немецкая овчарка, а оценивал обстановку как доберман. Он был сторожевым псом до каждой подушечки пальца своих огромных лап. При хорошем освещении на его шкуре было заметно удивительное сочетание разноцветных полосок. А вот его короткошерстный «брат» был похож на светлого тигра, отчего мы его так и назвали, так они и стали Тигром и Спайком.
— О да, — согласился Китто, — это правда.
Огромный пеc подошел ко мне, я положила обе руки на его большую голову и почесала его. Он открыл пасть в улыбке, вывалив язык, счастливый от того, что его приласкали так же, как и самого маленького терьера. Я прижалась лбом к его грубому теплому меху и прошептала:
— Ты нас слышал, Спайк?
Он засопел, словно говоря «да», а может просто принюхиваясь к моему запаху.
Китто освободился из кольца моих рук, чтобы я смогла обнять Спайка. Собак поменьше он не боялся, но волкодавы приводили его, как и других гоблинов, в замешательство. Я выяснила, что эти бойцовые псы не только римлян убивали, их так же использовали в Великой войне между сидхами и гоблинами, и они были одной из немногих вещей, несущих истинную смерть бессмертным. Они были похожи на собак, но на самом деле жили и дышали проявлениями дикой магии Фэйри, так что по сути своей они сами были магией, облеченной в плоть, а значит могли убить и гоблинов, и сидхов, всех нас. Я прильнула лицом к этой гигантской пасти, доверившись, что он не разорвет одним укусом мне горло.