— Он в порядке, ну или настолько в порядке, насколько и был, когда приехал в больницу
— Что это значит? — спросила я, и страх из моего сна, прежде только затаившийся, снова всплыл на поверхность. Я боролась с паникой, зная, что, по крайней мере, частично в ней был виноват мой кошмар и Таранис, но… порой мне казалось, что я была на грани паники месяцами.
Как будто лишь разговор о нем призвал его к нам, дверь открылась, и за ней стоял Холод, высокий и невероятно красивый. Его волосы сверкали в тусклом свете комнаты, так же выглядела елка в канун Рождества, когда я была маленькой: она вся красиво мерцала, когда мой отец гасил свет, ведь Санта не придет, пока свет не погаснет. Мы праздновали Йоль и зимнее солнцестояние как религиозный праздник, но папа устраивал для меня более американский праздник, когда я была совсем маленькой, и даже хотел, чтобы я ходила в христианскую церковь со своими школьными приятелями и в храм с друзьями, которые были евреями. Мой отец хотел, чтобы я поняла свою страну, а не только наш народ. Волосы Холода напоминали об этих старых украшениях на елках и о рождественских утрах, которые я видела по телевизору, но которых никогда не проживала сама. Мне так хотелось братьев и сестер, семейных праздников без политических дебатов и позирования для прессы. С приходом Холода я почувствовала, как должно было ощущаться рождественское утро, которого никогда не было.
Что бы он ни увидел на моем лице, это заставило его улыбнуться той светлой широкой улыбкой, что делала его лицо чуть менее идеальным и удивительным в тоже время. Гален посторонился, чтобы Холод мог взять меня за руку и склониться ко мне в поцелуе. Он слегка замешкался, выпрямляясь, словно что-то защемило или заболело в центре его тела.
— Что сказал врач? — спросил Дойл.
— Он дал какие-то антибиотики и велел не нагружать организм ближайшие три дня.
— Погоди, хочешь сказать, что собачьи царапины оказались заражены? — спросила я.
— Похоже, что так, — ответил он, сжимая мою ладонь и улыбаясь мне.
— Ты не можешь подцепить инфекцию от ранения, только от яда или злых чар. Никто из фейри не может просто заразиться.
— Тем не менее, именно поэтому я не исцеляюсь так, как должен.
— Холод, ты… Я видела, как ты исцелился от пулевого ранения быстрее, чем от этих собачьих царапин. Они были глубокими, но не настолько же.
— Доктор заверил меня, что это натуральные антибиотики, не искусственные, так что у меня не должно быть аллергической реакции на них, и поскольку прежде я их не принимал, инфекция не должна быть устойчивой к ним, как могло быть, если бы я чаще прибегал к современной медицине.
— Холод, ты хочешь сказать, что исцеляешься по-человечески медленно, как я могла бы исцеляться?
Холод не смотрел на меня. Я взглянула на Дойла и Галена у изножья кровати.
— Поговорите кто-нибудь со мной, сейчас же.
— Некоторые из новоприбывших сидхов были недовольны тем, что Холод не исцеляется так же, как до его отъезда из Фэйри, — сказал Дойл.
— Хочешь сказать до меня, — уточнила я, стиснув их руки в своих ладонях.
— Не важно, какова причина, — сказал Холод со спокойным, умиротворенным, даже счастливым лицом.
— Ты был бессмертным и не старел. Ты остался бы таким же прекрасным и удивительным на целую вечность, а любовь ко мне украла это у тебя. Как? Как, лишь став моим возлюбленным, ты утратил свое бессмертие?
Он поднял мою руку и потерся губами о костяшки пальцев. Это было замечательно, но я могла думать лишь о том, что он теперь будет стареть. Что, влюбившись в него, я убила его.
— Мы не знаем, как и почему это случилось, — сказал Дойл.
— Так значит я виновата в смерти Шолто. Он не исцелился, как ночной летун или сидх, потому что любил меня? Как это может быть?
Теперь это была не паника, а ужас.
Ночные летуны зашипели, один из них сполз на пол и приподнялся, как делают скаты. Он заговорил плоским, безгубым ртом на нижней стороне его тела, шевеля щупальцами, что были совсем как у Шолто.
— Это была серьёзная рана, наша королева, даже мы могли не пережить ее.
Остальные летуны зашипели и засвистели хором.
— Не вините себя, и если ваша смертность распространилась и на нашего короля, он все равно был счастливее, чем мы когда-либо видели.
Один из них отлепился от стены, чтобы сказать:
— Такой молодой и такой грустный, пока не появились вы.
Тот, который стоял, покачиваясь, как мясистый ковер, вышел вперед.
— Мы увидим вас в безопасности, а убийца будет наказан. Ваш маленький гоблин пристыдил нас, чтобы мы защитили вас и младенцев; это наш последний долг перед лучшим королем во всем Фэйри.
Все летуны были очень старыми, так что «спасибо» могли воспринять, как оскорбление, но мне хотелось хоть что-то сказать.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Барра, моя королева.
— Шолто был лучшим правителем во всем Фэйри и хорошим человеком. Для меня честь, что ты, Барра, и остальные проделали такой дальний путь, чтобы обезопасить меня и детей Шолто.
Он поклонился, и поклон этот вышел неуклюжим, потому что анатомия слуа не предполагала, что они будут делать нечто подобное.
— Я ценю этот поклон, но знаю, что среди вашего народа этот жест не распространен, поэтому я тоже не жду его.
Он посмотрел на меня своими большими темными глазами.
— Вы разбираетесь в наших порядках.
— Я ваша королева, пока вы не выберите другого короля. До того времени я буду делать все возможное для вас.
Казалось, что мантия его тела перетекала или шла волнами сверху вниз.
— Мы проголосовали, что не изберем нового правителя, пока не отомстим за короля Шолто.
— На это могут потребоваться месяцы, — предупредила я. — Вам же нужен будет правитель до того времени?
— Вы наш правитель, пока у нас не появится новый король.
Единственное, что я могла на это ответить:
— Для меня это честь, и я постараюсь править так, как хотел бы Шолто.
Дойл положил руку на сердце и поклонился всем ночным летунам.
— Мы все высоко ценим то, что вы здесь, но не думаю, что отмщение за Шолто потребует месяцы.
Мы все на него посмотрели.
— В последнем звонке Рис сказал, что они нашли совпадение отпечатков одного из сидхов с пляжа. Рис, Баринтус и Красные Колпаки отвезли подозреваемого в полицейский участок.
— Он стрелял в Шолто или только заряжал винтовку? — уточнила я.
Дойл посмотрел на меня с одобрением.
— За эти месяцы твоей беременности я порой забывал, что здесь, в западных землях, ты была детективом до того, как я нашел тебя.
— Иногда мне кажется, что я всегда была беременна, но то, что я мама, не меняет того, что я Мерри Джентри, частный детектив.
— Мы не знаем, он ли нажал на курок, или был лишь частью заговора. Пока мы не убедимся, что среди сидхов больше нет предателей, мы окружим тебя теми стражами, в которых уверены так же, как в присутствующих в этой комнате.
— Мы ценим то доверие, которое ты оказываешь нам, — сказал Барра.
— У слуа больше чести, чем у большинства стражников обоих дворов, — сказал Дойл.
Барра исполнил еще раз один из этих причудливо неловкий, но изящный поклон.
— Нужно выведать все, что знает подозреваемый, — я сказала.
— Он не желает говорить
— Я так полагаю, он требует дипломатической неприкосновенности, как сидх благородного происхождения, — сказала я.
— Конечно, — сказал Дойл
— Хорошо.
Он посмотрел на меня.
— Хорошо, Мерри? Это означает, что полиция вообще не может его допросить.
— И что этот сидх всецело вверил себя в руки фейри, а я королева фейри. Мы будем относиться к нашему предателю как к благородному сидху двора фейри, и он расскажет нам все, что мы хотим знать.
— Если ты его будешь пытать, скорее всего, полиция остановит тебя.
Я улыбнулась, чувствуя, что это была неприятная улыбка.
— Не думаю, что нам придется прибегнуть к традиционным пыткам.
— Что ты задумала? — спросил Гален, и это прозвучало подозрительно.