— Коммуна, Руси жить хорошо, когда ум, честь и совесть наши — эх — плохи! — говорил я. — Но труд облагороживает человека и потому служи по уставу — отвоюешь честь у Клавы не за деньги, на халяву!
Вскоре заметил я, что количество слушателей моих с каждым разом уменьшается.
— Неужто ударились в самоволки?! — возмутился я.
— Что ты! — замахала руками Света. — Геройски погибли на болоте брани. И погибнут все до одного, потому что нельзя одолеть врага, если не знаешь его оружия. Собирайся, комиссар. Нужно добыть языка, язык до Киева доведет.
И хотя говаривал прапорщик Попыхайло, что язык, который доведет до Киева, не доведет до добра, но Света была права. Необходимо было разобраться, чьи это болото и кишащие в нем гады и ради чего затеяна кровавая бойня? Решив, что в экстремальной ситуации политическую подготовку можно ограничить курсом молодого бойца, я оставил своих слушателей, дав им напоследок самое важное напутствие.
— Помните, — сказал я, — как говаривал прапорщик Попыхайло, когда лезешь в драку, главное — не заработать гайморит на всю голову!
После этого я отправился в тыл противника. Света пошла со мною. Так мы и шли бок-о-бок вокруг болота — я через лес, а девушка через пустыню.
Через несколько минут мы заметили впереди по ходу огромный розовый луг, посреди которого возвышалась чья-то фигура. Мы невольно замерли, отдышались и дальше пошли медленней. Приблизившись, мы увидели, что луг целиком зарос розами. А у самого края, окруженный великолепными распустившимися цветами, стоял молодой человек в белом плаще с аккуратно расчесанными волосами, ниспадавшими на плечи. И он был прекрасен так, как мог быть прекрасен лишь соблазнитель тамары, и розы вокруг него были прекрасны настолько, что даже удобренность осетриной первого сорта при том, что в меню удобрений присутствовал еще и высший сорт, не умаляло их красоты. Не дерзая нарушить процесс созерцания роз, мы продолжали дальнейший путь на цыпочках.
— Ах, блин-да-мёд тебя в душу! Как бы мне хотелось взглянуть ему в лицо, — заворожено прошептала Света.
— Это еще зачем? — покосился я на девушку.
— Я не видела его прекрасного лица, я никогда не видела его внимательных, умных глаз, его длинные ресницы ни разу не щекотали моих щек, но я чувствую… я чувствую…
Света остановилась, прижала руки к груди, закатила глаза и застонала. Ей хотелось вытянуться на цыпочках, чтобы выразить несказанность с пущей вящестью, но мы и так уже стояли на цыпочках, и поэтому Света встала на кончики больших пальцев ног. Цыпочки разбежались. Я растерянно глядел на нее, ожидая окончания фразы, но девушка, казалось, забыла обо всем на свете, застигнутая врасплох несбыточными мечтами.
— Ну же! — прикрикнул на нее я.
Девушка медленно опустилась на пятки, разжала руки и, взглянув на меня, как на ошибку природы, продолжила:
— Я чувствую, что никогда бы не вышла за него замуж.
— Тогда на кой ляд тебе его физиономия?! — удивился я. — Или ты хочешь как следует его запомнить, чтобы не оказаться с ним в ЗАГСе случайно?
— Нет, просто, если бы я была замужем, я обязательно бы изменила мужу с этим парнем.
— A-а, — понимающе протянул я и признался. — Я бы тоже с ним трахнулся, если бы он был девушкой.
Мы продолжали красться за спиной пленительного счастья, однако остаться незамеченными нам не удалось. Когда мы поравнялись с прекрасным незнакомцем, он, не оборачиваясь, спросил:
— Ну-с, друзья, а вы как считаете, что красивее — розы или девятая симфония Бетховена? — у него был тихий, наполненный грустью, голос.
— Идиот! Ты б еще спросил, что зеленее — зеленая улица или зеленая трель милицейского свистка?! — вежливо ответил я.
— Помните, — грустно продолжил он, — все, что не розы, то девятая симфония Бетховена, а все, что не девятая симфония Бетховена, то — розы.