- She had six children, - говорил Дэвид.
- Секс… с детьми… - делал умственно-отсталое предположение Макс.
- No, dummy… six… - шест.
- А, шесть, понял.
Несколько раз мы устраивали посиделки на съёмной квартире Дэвида, хозяйка которой мало того, что брала с него вдвое больше обычного и жила на одной с ним жилплощади, так ещё и требовала, чтобы он знакомил её со всеми своими приятелями. Максим, как чрезвычайно похотливый тип, не мог не отметиться в её спальне.
Посидев немного в Шайзе, мы с Максом пошли ко мне домой, и там Самоедов, установив полотно в подрамнике на мольберт, приступил к созданию картины маслом. Скоро мне пришла пора идти на работу, и я оставил Макса, мечущимся в творческом исступлении между мольбертом и палитрой, одетым в одни трусы пёстрой расцветки, и окутанного густым сизым табачным дымом. После клубной дискотеки я поехал к своей подруге и пробыл там до вечера; ну, чтобы не мешать другу творить. Когда я вернулся домой, в квартире было мирное сонное царство: Макс после героических творческих потуг, лежал, свернувшись калачиком, на диване в полном одиночестве, что случалось с ним крайне редко; Шкет спал возле шифоньера, а Васька - на шифоньере, – наконец-то в доме появился настоящий хозяин, и Васька его боялся. Картина была накрыта пледом, я не стал её смотреть. Палитра лежала на моём антикварном ламповом телевизоре, там же рядом стояли четыре пустые бутылки пива, а вокруг были разбросаны грязные кисти и шпателя. Утром, после того как мы хорошо заправились кофе, Максим немного заговорщицки доложил мне, что, как он выразился, шедевр готов и открыл картину.