Это был, как я понял, план-минимум, потому что Лора пошла звонить Заверзаевым: советоваться, что делать из того, что останется после диван-кровати.
Я не стал ждать и приступил к работе. Полированная фактура, освобожденная от жатой папиросной бумаги, выглядела прекрасно — сверкала на солнце, как эстонская слюда. Но ничего не составлялось, хоть кричи «Караул!».
Заедало, косило, забивало пазы…
Сначала я слегка постучал по фактуре ладонью. Потом применил правую коленку. Потом побежал на кухню за молотком.
Когда вернулась Лора, две секции в расщепленном виде уже тайно покоились за старым шкафом.
— Ну что, получается? — спросила жена.
— Не совсем, — сказал я почти беззаботным тоном. — Они что-то напутали!
Лора пытливо посмотрела на меня и, велев подвинуться, стала составлять все сама.
Через десять минут я торжественно снес на кухню еще один полированный щит, по которому, как на арктической льдине, прошла роковая трещина.
Вскоре по нашему зову явился сосед, вечно лежащий во дворе под «Москвичом». Он захватил с собой французский гаечный ключ. Вслед за ним заглянул Перепечкин, принес из сарая ржавый топор. И, наконец, на пороге показался водопроводчик дядя Гриша, державший на плече свое безотказное орудие — лом.
Ряды секций редели с ужасающей быстротой.
Пока было не поздно, я поблагодарил добровольных помощников и вытолкал их за дверь. Они не хотели уходить.
Оставалось одно — пригласить столяра из магазина «Уют».
Он прибыл через полчаса на такси. Синий халат, седая голова, черные роговые очки — настоящий профессор.
У останков набора он водрузил свой сосновый ящик, достал фуганок, рубанок, пилку, коловорот.
— Держи покуда, — приказал профессор и сунул мне в руки пакет гвоздей 33-й номер. Не теряя минуты, он принялся пригонять части — строгать, пилить, буравить. Белые стружки летели, как снежинки в метель.
Жена стояла рядом, бледная-бледная.
Вбив последний гвоздь 33-й номер, маэстро отступил на два шага, чтобы полюбоваться произведением.
— Что это такое? — робко осведомилась Лора.
— Это? Разве ж не видно? — удивился столяр. — Это подставка для цветочного горшка.
Мы кивнули. Маэстро унес еще одну четвертую часть моей зарплаты. А Лора побежала звонить Заверзаевым.
Им такая подставка даже не снилась!
ЕЙНЫЙ МУЖ
Если я решу жениться, то выберу себе простую невесту. Иначе будешь всю жизнь мучиться. Рядом с ответственной чувствуешь себя, как зяблик, как сошка, как нуль без палочки. Каждый тычет в тебя пальцем:
— Вот идет муж такой-то!
Кому приятно? Человек без имени, муж жены.
Конечно, женщин надо уважать, но мужское самолюбие у тебя должно быть. Иначе станешь таким, как тот, который в доме № 25.
Я его раскусил, понял, чего он стоит, еще тогда, когда увидел на подоконнике пятого этажа. Он стоял, обняв фрамугу, и, радостно напевая, растирал газетой стекла с таким рвением, с каким обычно растирают утопленников.
Минут через пять он соскочил с подоконника: видимо, в кухне подгорела поджарка.
— Кто такой? — поинтересовался я у дворничихи.
Она дала справку:
— Это! Да ейный муж, Веры Васильевны!
Вера Васильевна была директором чугунолитейного завода.
«Ейный» муж снова вскочил на окно. Это был человек необыкновенной комплекции. По состоянию здоровья ему больше пристало таскать мешки в порту или работать в каменоломне, нежели зажаривать сало к борщу.
И такой стал «домрабом»!
Что ни говорите, в подобном зрелище есть что-то печальное.
Однажды я встретил его в «Гастрономе». В то время, как другие мужчины толковали о том о сем, пропуская по кружечке пива, он со знанием дела выбирал говяжью вырезку. У него был вполне довольный, я бы даже сказал, самодовольный вид.
А еще через день мы столкнулись у подъезда дома № 25. Он катал коляску, дергал ее туда-сюда и тонким голосом внушал внучке: «A-а, а-а, а!»
— Ну как, справляетесь? — спросил я как можно чистосердечней.
— Справляюсь. А что?
— По-моему, вы когда-то боролись на ринге?
Он принял все за чистую монету.
— Да, — сказал этот няня. — Я выступал в полутяжелом весе. Имел разряд.
— А теперь?
— Теперь я занят. — Он вздохнул и снова лихорадочно затряс свою коляску.
На балконе пятого этажа внезапно сорвалась с веревки пеленка. Мой собеседник кинулся в дом, а я временно остался сторожить коляску и покачал головой: «Вот жизнь!»
«Ейный муж» вернулся спустя десять минут — он еле отдышался.
— Извините, пришлось отстирать, — объявил он.
— А полы вы моете? — ехидно спросил я.
— Иногда.
— А кулебяку печете?
— Нет, — сказал «домраб». — Кулебяку я не умею. Но на пирог с калиной, пожалуйста, могу вас пригласить!
Больше вопросов у меня к нему не было. Тяжкий крест этого человека будил глубокое сострадание. Хотелось сказать ему, что настоящий мужчина на его месте давно убежал бы в каменоломни!
Мы расстались без сожаления.
— До свидания! — кивнул я ему.
— До скорой встречи! — сказал он мне.
* * *
А еще через две недели у меня случился приступ аппендицита.
Вообще-то для хирургов аппендицит (чужой) считается сущим пустяком. Но мне-то он был не чужой, и я два часа с температурой 37,2 звонил влиятельным знакомым, пока добился, чтоб мною занялся не дежурный врач, а доктор медицинских наук Назаревич.
«Потом я попал в больницу. Лежа на операционном столе, я поднял глаза на человека, занесшего надо мной скальпель, и невольно подскочил. Это был «ейный муж»!
— П-позвольте, — пролепетал я. — А где Назаревич?
— Ложитесь! — хладнокровно скомандовал старый знакомый. — Это я.
Пока он еще не сделал первый разрез, я, ненатурально улыбнувшись, спросил:
— А как же пирог с калиной?
— Пирог с калиной — без отрыва от производства. Помогаю жене. Женщин надо ува…
Я хотел ему что-то сказать, но не успел, потому что доктор медицинских наук сделал знак своим помощникам, и они буквально закрыли мне рот. Хлороформовой маской.
Я СТАНОВЛЮСЬ СЛАВНЫМ МАЛЫМ
(Записки книголюба)
12 сентября. 20 лет я копил, как Шейлок, ходил пешком, чтоб сэкономить трамвайный билет, и в то время, как мои знакомые за полную стоимость загорали в солнечной «Аркадии», я проводил время совершенно бесплатно в парке имени Шевченко!
Для чего? Для того, чтоб иметь вот это сокровище, вот эти 6400 томов — от Апулея до наших дней.
Теперь ко мне то и дело заглядывает какой-нибудь приятель и, протянув руку к стенам, заставленным корешками, извлекает первый попавшийся экземпляр.
— Вот это вещь! — говорит приятель. — Слушай, а ты не дашь мне ее на два дня почитать?
— Видишь ли, — отвечаю я неестественно бойким тоном, — свой велосипед, свои книги и свою… как это говорится… я взаймы не даю!
И заливаюсь одиноким смехом.
— Ясно, — мрачновато констатирует гость.
Из-за своего сокровища я прослыл заклятым индивидуалом. Чуть ли не мироедом. Когда в 9-м классе проходили Островского, сын машинистки Лели не смог достать «Грозу», ко мне подослали председателя месткома. Он беседовал со мной, затрачивая нравственные усилия:
— Неужели, Никаноров, тебе жалко? Для ребенка, да?
У меня нет никаких слов для оправданий.
Говорят, что книга — лучший друг человека. Иногда у меня появляется желание поднести к этому другу горящую спичку!