1 октября. Вчера я встретил председателя месткома и сказал ему:
— Вениамин Васильевич, я решился!
— То есть? — осторожно осведомился он.
— Открываю библиотеку.
— Совсем?
— Совсем!
— Для всех?
— Для всех!
Он меня тут же, в коридоре, обнял крепко-крепко: косточки под лопатками хрустнули.
— В сущности, ты всегда был славный малый, — сказал Вениамин Васильевич, не помня нисколько зла. — А каталог у тебя есть?
— Нет.
— Сделай!
Весть о том, что у меня будет общедоступная библиотека, разнеслась по районному центру с быстротой искры в тротиловой бочке.
Вечером, когда я сидел дома и вырезал из кондитерского картона библиографические карточки, зашел корреспондент радио, взял интервью:
— Могу ли я сказать нашим слушателям, что у вас все будет на общественных началах?
— Можете!
— Что в знании — сила?
— Да.
— Простите, еще один вопрос: что вы чувствуете, идя навстречу пожеланиям читателей?
Я чувствовал, что у меня выросли крылья, что я духовно окреп, что у меня такое чудное настроение, какого не было ни разу за двадцать лет карьеры заклятого индивидуала!
13 октября. Весь городок валит ко мне валом. Жену я посадил на абонемент, дочь Шурочка гостеприимно открывает дверь, а я сам хожу между стеллажами и, стараясь угадать запросы читателя, объективно советую:
— Возьмите Мариэтту Шагинян. Познавательно.
— Хотите «Атом и мир»?
— А вы возьмите В. Далекого!
На днях зашла заведующая районной библиотекой О. Г. Семисватова и сказала мне комплимент:
— Вы начинаете отбивать у нас основной контингент!
— А у вас есть Сумароков в издании Новикова? — спросил я ее.
— А у вас? — спросила О. Г. Семисватова.
— А у меня есть! — сказал я, и мы оба засмеялись.
Между прочим, у меня есть вещи, которых не было у Смирнова-Сокольского!
Раз в неделю я устраиваю литературный вечер. Жена закрывает абонемент и отправляется выпекать слоеные булочки. Пьем чай, читаем Юлию Друнину и говорим об авангардизме.
Потом я мою стаканы.
Честное слово, мне это все по душе! Дурак я был, что до сих пор сидел, как собака на сене!
10 декабря. Кроме литературного четверга, я теперь раз в неделю провожу «День новой книги» и «Вечер встречи с литкружком».
На днях приезжал лохматый режиссер из областной телестудии. Он заснял мою публичную на пленку. Получилось неплохо, хотя жена утверждает, что «ее эпизод» лохматый режиссер спартачил.
Сразу после передачи из соседней области пришло требование: «Вышлите Сумарокова в издании Новикова».
Помимо этого, со всех концов поступает масса других заявок на типовых формулярах «Книга — почтой». Я удовлетворяю их частично.
О. Г. Семисватова передала мне записку:
«Уважаемый тов. Никаноров!
До 31 декабря с. г. необходимо провести инвентаризацию вверенной вам библиотеки. Данные прошу сообщить».
17 декабря. В школе начались экзамены. Сын машинистки Лели Вова предложил мне написать сочинение о роли Тургенева в освещении разложения… уж не помню точно чего, кажется, дворянского общества.
Отказать неудобно. В половине третьего ночи Вовино сочинение было закончено.
Из облоно пришел запрос по жалобе одного читателя: почему я не шлю «Книгу — почтой»?
О. Г. Семисватова передала записку:
«Заведующему библиотекой на общественных началах.
В трехдневный срок необходимо заполнить форму 2, 5 и 8-а.
Обращаю ваше внимание на ряд ухудшившихся показателей, в частности на недостаточную оборачиваемость книги.
Усильте массовые мероприятия».
5 января. Вчера я снова встретил председателя месткома и сказал ему:
— Здрасте!
— Здравствуйте, здравствуйте! — радушно отозвался Вениамин Васильевич. — Ну как, Никаноров, живем, ничего?
— Ничего.
— Стало лучше?
— Лучше.
— А ты боялся открыть библи…
— Одну минутку, Вениамин Васильевич! — извинился я.
О. Г. Семисватова передала записку:
«Приказ № 2, п. 3.
За недостаточную оборачиваемость, за халатность, выразившуюся в невысылке одному читателю книги-почтой и за низкое качество отдельных диспутов заведующему на общественных началах тов. Никанорову объявить выговор и предупредить…»
Вениамин Васильевич довел свою мысль до логического конца:
— А ты боялся открыть библиотеку!
ТЙНЬ-ТИЛЕНЬ
— Итак, основы поэтики мы с вами прошли, — объявил руководитель литературной студии Ким Чуркин. — А чтоб окончательно усвоить элементы стихосложения, предлагаю провести практикум на тему «Экспромт». Как смотрят товарищи?
Товарищи смотрели положительно. И Ким приступил к делу, дав поэтический зачин.
— Брызнул яркий луч вдали… — начал он, слабо завывая.
Вторую строку предложила сидевшая напротив нормировщица Алла:
Нежно свищут соловьи.
Чуркин немного поморщился, но зафиксировал это довольно тривиальное продолжение.
Еще две строчки, последовавшие затем, не принесли больших открытий, хотя сочетание «россыпи-огни» многим понравилось:
И плывет луна за тучей.
Меркнут россыпи-огни.
После этого Чуркин вызвал одного из самых даровитых студийцев — Сеню Ющенко, уже печатавшегося в тонких журналах, и тот подарил нечто метафорическое:
В бочке солнца скрылся день,
Ночь в лесу легла на пень.
Это, несомненно, было хорошо, но еще не хватало яркого звучания. Специалистом по звучности слыл 65-летний бухгалтер Никодим Пантелеймонович Говоруха, и недаром.
Повторив для разбега предыдущее, он ринулся на помощь, возвестив:
В бочке солнца скрылся день,
Ночь в лесу легла на пень.
Чу! Ни пенья-дуновенья,
Ни тинь-тинь и ни тилень!
Слушатели восхищенно зароптали.
Было сочинено еще строк 17, из коих Ким Селиверстович отобрал всего две, принадлежавшие поэтессе Аделаиде Борщ:
На подушке луговой
Спит лирический покой.
Благодарно улыбнувшись Аделаиде, руководитель студии прочитал все целиком:
Брызнул яркий луч вдали.
Нежно свищут соловьи…
И плывет луна за тучей.
Меркнут россыпи-огни.
В бочке солнца скрылся день,
Ночь в лесу легла на пень.
Чу! Ни пенья-дуновенья,
Ни тинь-тинь и ни тилень!
На подушке луговой
Спит лирический покой.
— А, знаете, н-ничего! — явно сдерживая чувства, отметил Ким. И докончил вещь философским обобщением:
Мне отрадно и привольно —
Рад эпохе я такой!
Теперь уже все было окончательно отгранено. Ким Селиверстович спрятал лист в канареечного цвета папку, где хранились его собственные опусы, и объявил занятия оконченными.
Через два дня, поэтически откликаясь на текущий момент (предстоял День Воздушного Флота), Чуркин по рассеянности перепутал листы канареечной папки и отправил экспромт в редакцию газеты «Младое племя».
Когда заведующий отделом литературы и искусства Ник. Гальский получил послание Чуркина, он был приятно поражен. Ходил по кабинетам и декламировал лирический этюд: