Все это Самед выложил без остановки, скороговоркой, то и дело оборачиваясь к седому человеку, пытавшемуся пришвартовать катер к временному деревянному причалу рядом с бассейном дельфинов. Видя, что старику приходится трудновато, рыбак поторопился к нему на помощь и, привязав катер, помог своему спутнику сойти на берег.
Друга отца Самеда звали Иваном Ивановичем. Подошел он к Синичкину, прихрамывая на одну йогу и опираясь на трость, по-стариковски неспешно, несколько робея, протянул ученому руку и вдруг не по-мужски мягким, нежным голосом проговорил:
— Вместо отца доводится вот благодарить за избавление от смерти его сына. Сколько лет мечтали мы с Вургуном Эксузьяном разыскать хотя бы кого-нибудь из родственников Синичкина… Не зря, выходит, сказано в народе, что герои без вести не пропадают…
Когда старый партизан начал рассказывать о том, как гестаповцы погрузили их на корабль и под веселую музыку стали всех жестоко пытать, голос у него задрожал, стал прерывистым и тихим. Потом, помолчав несколько секунд, он вынул из кармана белый платок и поднес его к глазам.
— В тот момент, когда твой отец внезапно ворвался к нам в каюту, я лежал, обессиленный, на полу. В лицо я его не видел, запомнил только рослую, коренастую фигуру. А его звучный окрик: «Товарищи, немедленно прыгайте в море и плывите к берегу!» — будто и сегодня стоит у меня в ушах. Конечно, если бы не Вургун, мне бы не доплыть до берега, он чуть ли не силой столкнул меня с палубы, да и в воде поддерживал потом…
Прервав рассказ и сняв с белой, словно одуванчик, головы соломенную шляпу, Иван Иванович как-то виновато посмотрел Виталию в глаза.
— Простите, Виталий Сергеевич, — сказал он тихо, почти шепотом. — На катере нам и подумать было некогда, что ваш отец подвергает себя ради нас смертельной опасности. Только по автоматным очередям, уже плывя к берегу, мы поняли, что его одного оставили фашистам на растерзание. Мы еще не выбрались из воды, когда на катере раздался сильный взрыв. Позже один знакомый подпольщик, тоже работавший в порту, сообщил нам, что механиком на том корабле был Готлиб Синичкин — смелый и отважный человек, успевший уже немало насолить фашистам.
— А теперь вы не встречаетесь с тем товарищем?
— Это невозможно, Виталий Сергеевич. Осенью сорок третьего гестаповцы арестовали и замучили его в тюрьме. Больше никого, кто бы знал Синичкина, встретить мне так и не довелось, хотя после войны я только ради этого и переехал жить в Одессу.
Виталий пригласил Самеда и Ивана Ивановича в каюту-лабораторию, включил по их просьбе биофот, и гости с изумлением, забыв о заваренном Реной ароматном чае, слушали разговор ученого с дельфинами.
После их отъезда Виталий долго не мог успокоиться. Сам не зная зачем, он достал из ящика стола серебряный портсигар, минуту-другую, задумавшись, подержал его в руке и положил обратно. Затем, сойдя на берег, решил подняться на гору, которая почти вплотную примыкала своим основанием к причалу. Море уже погрузилось в сумерки, и силуэты кораблей, стоявших против города на рейде, казались Виталию таинственными игрушечными фигурками. И его отец, вероятно, не раз отправлялся отсюда в плавание для охраны морских рубежей и где-то здесь же сражался с фашистами в подполье… Но действительно ли тот механик, который спас группу обреченных на смерть патриотов и взорвал немецкий катер, был его отцом? Может быть, это разные люди, просто однофамильцы, а отец так и останется навсегда пропавшим без вести на войне?