Дубенко и Синичкин направились к дверям, но майор, будто что-то вспомнив, вдруг остановился и сказал:
— Минуточку, Виталий Сергеевич! Что касается Тарасова, я должен вас предупредить вот о чем… О предстоящем аресте вашего отца его друзья каким-то образом узнали заранее. Но времени, чтобы известить его об этом, у них не оставалось, только перед самым отходом катера от причала смогли они предупредить его об опасности. Близкие Синичкину товарищи были уверены, что выдал его врагу провокатор. И заподозрили в этом Тарасова. Подпольщики решили вынести ему высшую меру наказания, но осуществить задуманное не успели, — были и сами схвачены фашистами. Арестовало гестапо и Тарасова. Трижды бежал он из лагеря, перенес всяческие истязания и мучения, но чести советского человека не ронял ни разу. После освобождения юга страны он поселился в приморском поселке, там работает и поныне. В общем, не позавидуешь ему: все эти годы носил он на сердце тяжелейший груз — подозрение, обвинение друзей в измене и предательстве. Постоянно беспокоила и мысль, что он на свете единственный человек, кому известна тайна Готлиба Синичкина и что он обязан раскрыть ее людям. Но Тарасов и боялся, и переживал, что ему могут не поверить. Только прочитав газетное сообщение об извлечении архива «Фатерланда» решился он обратиться к нам. И первое, о чем попросил, искать в только что полученных нами от моряков архивных материалах гестапо имя провокатора, выдавшего механика Синичкина и его друзей. И действительно, теперь мы знаем и подлинное имя предателя, и его гестаповскую кличку «Зубастый». Думаю, разыскать его не представит большого труда… А вот относительно Павла Ефимовича… тут никаких сомнений, он действительно был одним из верных боевых друзей вашего отца, и я уверен, что он многое помнит и расскажет вам.
С каждым словам майора Виталий проникался все большим уважением к бывшему бойцу подполья со столь трудной и необычной судьбой.
Когда Дубенко привел биофилолога в просторную, заставленную цветами комнату в конце длинного коридора, навстречу ему поднялся сидевший у окна пожилой мужчина. Виталий с первого же взгляда — по шраму на лбу, глубоко прорезавшимся морщинам на лице, коротко подстриженным седым волосам — признал в нем странного посетителя, вызвавшего у Рены, а потом — что греха таить! — и у него тоже какое-то смутное подозрение.
— Простите меня, Виталий Сергеевич, что в тот раз… Э-э, да что теперь оправдываться, виновен перед вами, ругайте меня, заслужил.
Старый подпольщик и молодой ученый обнялись, словно близкие родственники, встретившиеся после бесконечно долгой разлуки. У Виталия было такое ощущение, будто он чувствует на спине теплые, добрые ладони отца. Бережно поддержав старика, он усадил его на стул рядом с растущей в комнате высокой пальмой.
— Вы точь-в-точь удались в отца, — сказал Тарасов, ласково рассматривая Виталия. — Такой же статный крепыш, те же черты лица. Вижу будто живого Сергея Петровича… Не однажды слышал я от него про Суру и Волгу, про вас, самых близких ему людей — сына и дочь, жену и мать. О-о, сколько мне нужно рассказать вам, Виталий Сергеевич! Сколько развязать в памяти узелков…
Зазвонил стоявший на краю большого круглого, заваленного подшивками газет и журналов стола телефон. По немногословным лаконичным ответам майора на чьи-то вопросы Виталий понял, что его разыскивает инженер-капитан Быков.
— Виталий Сергеевич, вас ждут в пароходстве, — сказал Дубенко. — Там с вами желает повидаться врач торгового теплохода Коваленко. Макар Данилович говорит, что по делу очень важному и неотложному.
Проводив Тарасова и Синичкина до подъезда, майор посмотрел им вслед с задумчивой улыбкой. Молодой ученый и старый партизан, поддерживаемый спутником под руку, направлялись по улице в сторону порта, к морю.
Дверь в кабинет Быкова, видимо, была прикрыта неплотно, оттуда отчетливо доносился женский голос. Услышав его, Виталий внезапно замедлил шаги. Рядом, вопросительно глядя на него, остановился и Павел Ефимович.
— Он будет здесь с минуты на минуту, — говорил кому-то инженер-капитан. — А на улице вы можете разминуться.
— Расскажите мне, Макар Данилович, как он выглядит, — просила женщина. — Нет ли между нами сходства?
Голос у нее был душевный, нежный, и в нем угадывалось сильное волнение. Виталий, растерянный и встревоженный, уловил в этой нежности и душевности какие-то давно знакомые ему нотки. Усиленно напрягая память, Синичкин, сам того не замечая, стиснул Тарасову локоть: в его сознании промелькнули картины детства и вспомнились такие же ласковые, как у женщины в кабинете, оттенки бабушкиного голоса…