От ворот донесся гудок машины.
— Меня зовут, — сказал чекист. И крикнул леснику, безмолвно стоявшему на ступеньках крыльца: — Фрол Сидорыч! Вы покормите ребят, а то они, наверно, проголодались в погребе. Я через часок пришлю машину за Сашей.
— Дяденька, — остановил его Ромаш, — я хотел о трубке этой треснутой спросить…
— Да, вы правильно угадали. Пароль это был. И вообще — молодцы вы, ребята! До свиданья!
Чекист поднял чемодан, сумку и зашагал к воротам. Вскоре загудели машины, поднялась клубом пыль, и все стихло.
— Что ж, будем считать, что операция «Треструб» закончилась успешно, — тихо сказал Саша, поднявшись с помощью друзей на ноги.
Навстречу им шел лесник, широко улыбаясь и приглашая в дом.
Бескозырка
Прибежав с речки, Никон причесал перед зеркалом мокрые волосы, потом зашел на кухню и зажег керогаз — разогреть ужин. Стрелки часов уже перешли за пять, вот-вот с работы придет мать. Никон принес из колодца воды, наполнил чайник и сел тут же, на кухне, за книгу, которую начал читать еще вчера. Но что-то не читается ему сегодня. Вот он отодвинул книгу, подошел к окну и, распахнув его, выпустил надоедливо жужжащую муху. Постоял немного, глядя на безмолвно застывшую под окном яблоньку, и, вернувшись к столику, снова склонился над книгой. Но мысли все равно бродили где-то там, на улице, у речки, среди ребят.
Этим летом Никон совсем перестал дичиться их, чувствует себя среди них равным, держится свободно. Иногда они всей шумной ватагой идут в лес, смело заходят на кордон. Их там приветливо встречает лесник Фрол Сидорович Садков и то угостит чем-нибудь вкусненьким, то позовет пойти с ним на обход. Совсем изменился лесник с тех пор, как чекисты арестовали непрошеных «гостей» из далекого прибалтийского города, предателей, решивших укрыться на кордоне. Фрол Сидорович начал ходить чисто побритым, приодетым, в глазах его появилась веселая лукавинка. Теперь он часто заглядывал в поселок и не сторонился людей, а наоборот — сам заговаривал с ними. Тетя Агафья же, его жена, та, вообще, сдружилась с матерью Никона и приходила к ним почти каждый день. Как-то она привела с собой и Римму, и Никон показал этой веселой, то и дело прыскающей в кулак девчонке свой гербарий, которым очень гордился.
— Ой, сколько всего здесь! — удивилась Римма. — Неужто сам собрал?
— А кто же еще, — ответил польщенный Никон. — Два года собираю.
Римма долго листала альбом с засушенными листочками и растениями, читала их названия.
— Ой, прямо не верится, что в наших местах все это растет! — восхищенно сказала Римма, закрывая альбом. — И как все сделано у тебя чисто, аккуратно.
От ее взгляда, такого удивленно-внимательного, у Никона почему-то загорелись щеки. Ему захотелось сделать этой приезжей девчонке что-нибудь очень приятное. Он взглянул на альбом, потом на Римму и сказал, еле подбирая слова:
— Ты… а ты… любишь собирать гербарий?
— Ой, где уж мне собрать такой! — махнула та рукой. — Да я и названий-то многих не знаю. И трав, и листьев…
Но Никон почувствовал, что гербарий ей очень поправился. И решительно подвинул альбом к ней:
— Тогда возьми его… на память…
Римма потрясенно распахнула большие черные глаза:
— Я?! Это — мне?
Никон, очень довольный своим великодушием, твердо ответил:
— Насовсем отдаю. Бери.
Римма неуверенно отодвинула от себя альбом:
— Нет, Никон… Не могу я взять такую… дорогую вещь. Ведь ты его два года собирал!
Никон вскочил с места, побежал к книжной полке и принес точно такой же величины и такого же цвета альбом.
— Ну, тогда этот бери, — сказал, хитро улыбаясь. — На память от всех нас.
Римма несмело открыла альбом, перелистала его и посмотрела на мальчика уже совсем непонимающе.
— Я же сразу начал делать два альбома! — засмеялся Никон. — Оба одинаковы точь-в-точь. Бери, бери один. Ну, что ты раздумываешь?
Римма все еще колебалась.
— Но, Никон… У меня здесь ничегошеньки нет такого… Ну, чтобы тебе подарить!
— А мне и не надо ничего. Я же не ради этого… — Никон сделал вид, что обиделся. Но тут же в голове у него мелькнула новая мысль, и он опять хитро улыбнулся: — Тогда знаешь, как мы сделаем? Вот…