– Представьте, Андрей Иванович, собирается такая-разэтакая фру-мамзелина на куртаг, оделась, причесалась, припудрилась, села в карету и поехала. Едет себе, о танцах раздумывает, о кавалерах, кому бы сегодня голову вскружить, и того не знает, что по пути-то кучера ее на другого заменили, – разливается соловьем Шешковский.
– Как это заменили? На полном ходу, что ли, прыгать? – уточнял въедливый Ушаков.
– Так в городе чай кареты не быстро ездят, да и коли приказ высочайший вышел деву сию полагающейся порке подвергнуть, неужели с кучером не договоримся? – Степан дождался, когда Ушаков махнет ему кружевным платком, давая разрешение продолжать, и не спеша зачал мысль развивать. – Привозит этот новый кучер прекрасную деву в наш тайный дом, там ее уже встречают добрые люди и под белы рученьки проводят в кабинет. Девица, понятное дело, ничего не понимает, но что ей делать? Места вокруг незнакомые, подчиняется. Ее же вежливо усаживают в специальное кресло, села, и тут оно вдруг хлоп и провалилось вниз, так что на поверхности на уровне пола одна голова ее торчит. В таком положении она не имеет возможности увидеть экзекуторов, расположенных, как вы догадываетесь, этажом ниже, и, пожелай в дальнейшем отомстить, не сможет опознать, кто конкретно сек. Внизу же ее тело остается как бы зафиксировано таким образом, чтобы она ничего себе не повредила, но и самолично выбраться не могла.
– Любопытно, – Ушаков даже закусил длинную буклю седого парика. – И что же внизу?
– О, самое интересное, – улыбнулся Шешковский и тут же потупился, не к лицу ему, радости плотской не познавшему, своему непосредственному начальнику о таких вещах намекать, о делах, в которых нимало не смыслит, толковать. Впрочем, пронесло, не заметил запинки Ушаков, должно быть, о своем размышлял. – Внизу им задирают юбки, снимают аглицкие панталоны, ну и секут.
– А кресло мешает! – нашел ошибку Андрей Иванович.
– Не мешает, когда кресло начало опускаться, тело фиксируется, скажем, в районе талии, так что жертва невольно хватается руками за эту опору, голова опять же наверху. Кресло опускается все ниже и ниже, так что приговоренная повисает. Такое ее положение дает возможность экзекуторам сечь столько, сколько прикажут. Внизу ее крики и проклятия практически не слышны, так что не только жертва не знает, кто ее сечет, но и экзекуторы понятия не имеют, с кем связались.
В конце процедуры кресло поднимается на том же механизме, так что экзекуторы сначала помогают выпоротой занять место, а затем поднимают ее на самый верх. Наверху ей уже объяснили, за что порота, это я забыл сказать, каюсь. Ей дают возможность привести себя в порядок, после чего в той же карете она доставляется туда, куда должна была прибыть.
– А как экзекуторы узнают, что пора заканчивать, если сверху до них не доносятся даже стоны? Нешто Прокопыч будет всякий раз бегать на нижний этаж? А если вдруг приговоренная или приговоренный, мы же и мужской пол, м-м-м, обслуживаем, чувств лишится?
– На этот случай я бы рекомендовал оборудовать кабинет специальным колокольчиком вроде того, каким слуг вызывают. Чиновник наверху дергает шнурок, внизу звенит колокольчик, сей звон сообщает о начале экзекуции. Кресло едет вниз, экзекуторы же входят в пыточную по звонку. В конце, когда внушение произведено и можно заканчивать, Прокопыч дергает за шнурок во второй раз.
– Эн ты дело говоришь, парень! – обрадовался Ушаков. – Сегодня же попрошу у государыни, чтобы выделила средства на столь полезное новшество!
Сказал и гордого собой Степана в тот же час собственной волей перевел в младшие дознаватели с повышением годового жалования.
– Вот женишься, семьей обзаведешься, поселим мы тебя в таком доме, будешь в нем жить и когда нужно фрейлин да юнгфер неразумных уму-разуму учить. Что зело удобнее, нежели сечь их на работе, к тому же всякий раз после встречи с «прекрасными нимфами», – передразнил он вдруг Шешковского, – чтобы не к потаскухам бегал, а к жене родной и любимой. Так, глядишь, и потомство у тебя вышло бы преизрядное, и польза отечеству.
Глава 11. Фредерика
9 ФЕВРАЛЯ 1744 года невеста Петра Федоровича София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская прибыла в Москву в сопровождении своей матери Иоганны-Елизаветы герцогини Гольштейн-Готторпской. На церемонии встречи, происходящей в Покровском, как это водилось за Ушаковым, внезапно оторванный от следствия Степан сопровождал своего непосредственного начальника, который специально выхлопотал для молодого человека разрешение находиться там на правах своей свиты. Впрочем, столь высокого доверия Шешковский был удостоен не за какие-то его заслуги, а исключительно для того, чтобы Андрей Иванович мог хотя бы издали показать ему тех, кто мог оказаться косвенно причастными к знаменитой краже. Разумеется, Ушаков не уполномочивал молодого следователя общаться с сильными мира сего, и то, что он все-таки допросил родственницу императрицы статс-даму Чоглокову, было исключительно его инициативой, на которую, впрочем, начальник теперь смотрел сквозь пальцы. Общаться с членами императорской фамилии или особами приближенными собирался сам Андрей Иванович на пару со своим пасынком Апраксиным, который благодаря дружбе с Бестужевым приобрел известное при дворе влияние. Впрочем, у кого-то приобрел, а кто-то теперь держал Степана Апраксина под подозрением, так что отец и сын, посовещавшись, разделились таким образом, чтобы Степан Федорович общался с партией благоволившего к нему канцлера, который вместе со своим другом и сподвижником Иваном Антоновичем Черкасовым[49] открыто поддерживали связи с Венским, Саксонским и Английским дворами. Ушаков же был вынужден терпеть общество представителей партии маркиза де ла Шетарди[50], Михаила Воронцова[51] и графа Лестока, которые поддерживали Францию, Швецию и с некоторыми оговорками Пруссию. Что, впрочем, не мешало Лестоку и Шетарди откровенно выступать за французскую принцессу Маргариту, а Воронцову стоять за Фредерику и против партии Бестужева, и против собственных однопартийцев.
49
Барон (1742)
50
51
Граф (1744)