Итак, Москва имела все основания встречать спокойно Новый год.
В правлении рыбного треста гражданин Ильин просматривал отчет и баланс. Он курил черную манильскую сигару, и его легко было бы спутать со стальным королем Америки, мистером Джебсом. К сожалению, у гражданина Ильина еще не было вращающегося табурета. Но это являлось единственным минусом. Как мистер Джебс, гражданин Ильин жил по секундной стрелке своих часов, думал исключительно цифрами — миллионами тонн рыбы или миллиардами рублей, засыпая, махал руками и ногами, ибо ему казалось, что он идет на заседание правления треста, а во сне подписывал чудовищный счет, требуя у главнеба оплаты сметы главводы на содержание трильона килограммов вяленой главрыбы. Последнее являлось, конечно, сном, в действительности же гражданин Ильин был образцом практичности.
Проглядев отчет и баланс, он удовлетворенно улыбнулся:
— Прекрасный год, а во Франции сдохли все сардинки. Наглядное сопоставление!
Вслед за этим гражданин Ильин распределил ночь: с 11 часов 30 минут до 11 часов 59 — два бифштекса и парфэ, в 12 часов — встреча, с 12 часов 01 до 12 часов 14 — тосты, с 12 часов 15 до 12 часов 30 — отдых и кофе, с 12 часов 30 до 12 часов 42 — в автомобиле Петровка — Арбат, с 12 часов 43 до часу — ласки девушки. Далее — сон.
И так как часы показывали уже 11 часов 23 минуты, гражданин Ильин скатился вниз. Какая–то старушка, семенившая мимо подъезда, испуганно перекрестилась.
— Чуть не зашиб, прости господи! Мериканец!
Гражданин Ильин вовремя прибыл в ресторан «Эксцентрик». Туда собрались заправилы всех трестов Москвы. Они деловито ели по три–четыре бифштекса каждый, пренебрегая соусами. Только в питье сказывались еще традиции дряхлой Европы — все считали своим долгом пить шампанское, фыркая и отплевываясь, потому что в душе они предпочитали хороший неразбавленный спирт.
Всех превзошел гражданин Хапьян. Он съел восемь бифштексов, выпил пять бутылок шампанского и подрядил на вывоз одиннадцать разномастных девиц.
Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов.
«Интернационал» пели бунтари, мечтатели и аскеты, собравшиеся в помещении Коминтерна на товарищескую вечеринку. Делегат Германской коммунистической партии, товарищ Гекель, произнес речь:
— Безумие умирающей буржуазии и нерешительность вождей пролетариата уже погубили Германию. Но это пиррова победа империализма. Мы можем со спокойной уверенностью глядеть в грядущее. На международном конгрессе в Женеве наша резолюция получила одну шестую всех голосов. Мало помалу пролетариат освобождается от иллюзий…
Все присутствующие подняли стаканы с пивом и чокнулись. Товарищ Лоранс, председатель Французской компартии, долго жал руку товарищу Гекелю, решительно говоря:
— Рано или поздно, но во Франции произойдет революция.
(Как читатели увидят впоследствии, он был вполне прав, и мы назвали бы его пророком, если бы не сознание, что рано или поздно все случается в жизни.)
Енса Боота не было ни на вечеринке Коминтерна, ни в ресторане «Эксцентрик».
В маленькой кооперативной чайной на Шаболовке сидел полотер Чуг, бывший красноармеец армии Буденного, и прихлебывал из чайной чашки какой–то прозрачный и достаточно призрачный напиток. К нему подошел человек в кожаной куртке и сказал:
Не узнаешь? Вместе белых били. Давненько. Лет двенадцать тому назад.
Чуг не обладал хорошей памятью, но собутыльнику сердечно обрадовался и спросил еще самогона.
Председатель «Треста Д. Е.» решил тряхнуть стариной.
В Москве он почувствовал себя юношей, наводившим орудия на Кремль и мечтавшим о том, что Европу можно спасти этими невинными снарядами.
Поэтому Новый год он встречал в чайной на Шаболовке с полотером Чугом. Выпив третью чашку, Чуг сказал:
— Так ты говоришь, с тобой деникинцев били? Так! А еще я французов бил под Одессой… А еще поляков… «Даешь Варшаву!» Енс Боот томно вздохнул и сказал:
— Ну, а теперь как живешь?
— Теперь? Ничего — разворачиваемся.
Истинного значения этого глагола Енсу Бооту узнать не удалось, ибо раздавшийся оглушительный грохот прервал их мирную беседу.
Не разлучаясь, они выбежали на улицу.
— Склады взорвались!
— Врешь, это салют в честь конгресса!
— Учебная стрельба!
— Батюшки, говорят, поляки прилетели!
В толпе говорили разное. Но, дойдя до Москвы–реки, Енс Боот и Чуг увидали вместо 4–й фабрики текстильного треста груды развалин. Каменный мост был также поврежден. Вся Москва, четверть часа тому назад безмятежно встречавшая Новый год, в ужасе металась по улицам. Споров больше не было: всем стало ясно, что это налет вражеских самолетов.