— Я варю на тридцать пятой отметке кронштейн. Смотрю, этот Крыси-Маус по балке ползет и кричит: «Мама!»
— Да я не «мама» кричал! — взмолился тот. — Я матюкался! Потому что электроды паршивые.
— Матюкался? Тогда извини, пожалуйста. Тогда ты молодец, истинно християнська душа...
А надо сказать, что монтажники — народ грубоватый. И они даже немножко задаются этим. На сей счет есть разные теории. Самую лучшую сочинил Вовка Леонов, в прошлом начинающий писатель, ныне законченный монтажник.
Он приехал сюда позапрошлым летом, чтоб поработать несколько месяцев, собрать, так сказать, материал из гущи жизни. Ребята над ним измывались, как только могли, из-за этого «материала из гущи». Но Вовка все стерпел, и ему даже вдруг понравилось, и он тут остался насовсем. Бригада уже давно считает его своим, а он все оправдывается, все что-то доказывает и ведет себя с ненужной лихостью.
Так вот, этот беглый интеллигент утверждает, что ругань на высоте есть производственная необходимость. Не станешь же ты, сидя на подкровельной балке, кричать соседу в другой конец главного корпуса: «Что же ты, коллега, варишь первый стык, который понадобится только к вечеру, между тем как должен бы варить седьмой»?! Нет, тут просто крикнешь: «Мишка, трамтарарам...» — и сразу все ясно.
Этой гнилой теории дали достойный отпор, когда присваивали звания ударников коммунистического труда. Но потом, к сожалению, все-таки оказалось, что отпор был недостаточный...
Однажды в прорабке после наряда Крыси-Маус воспользовался тем, что вся бригада была в сборе, и сказал речь:
— Хлопцы, я вас очень прошу. Вот эти шесть дней, начиная со вторника, не называйте меня... ну этим, Маусом, и вообще... не очень. Сделайте одолжение.
— А что случилось? Почему шесть дней, а не восемь? Лично я больше трех не выдержу! — радостно завопил Яшка Кирячок.
— Тут одна знакомая приезжает, — жалобно сказал Крыси-Маус. — Школьный товарищ...
— Ага! — сказали монтажники.
И больше ничего не сказали. И загнали обратно в глотки уже готовые остроты и каламбуры. Было ясно, что они учли и приняли к сведению.
Точно во вторник на площадке появилась девчонка — хорошенькая, черненькая, с гордым носиком. Бригада осмотрела ее со своей высоты и одобрила. Утвердила, как говорят руководящие товарищи.
Она приехала на ГРЭС черт-те откуда, из запорожского техникума. Считается, что на практику, хотя вряд ли за казенный счет ее послали бы практиковаться так далеко. Она чего-то там копалась на нулевой отметке и время от времени посматривала наверх, на своего прекрасного Крыси.
В первые дни разведка доложила, что ничего особенного у них, кажется, нет. Ходят себе за полметра друг от друга. Действительно, товарищи по школе, разные там воспоминания детства, «тебя с седыми прядками над нашими тетрадками, учительница старая моя» и так далее...
Но на третий день у них состоялся какой-то разговор. И потом они уже весь вечер ходили в обнимку по пустынным недостроенным кварталам, поскольку парка культуры в поселке еще не было.
Тут этот Кры... то есть Костя Каретников, совершенно одурел от излишнего счастья. Он пренебрегал монтажным поясом и не привязывался. Он бегом бегал по балкам, ссыпался по дрожащим монтажным лестничкам через две ступеньки на третью, как Иисус Христос ходил по облакам. Так что Митя Сморгон в конце концов сказал ему на ухо:
— Брось эти штучки! Ты доиграешься: оставишь нас без свадьбы. А мы все мечтаем погулять на твоей свадьбе.
Конечно, глупо давать советы, когда человек в таком состоянии! И Митя плюнул. Тем более, что сам он тайно верил в судьбу и считал, что счастливые не падают. Он только предупредил:
— Не будешь привязываться — набью рыло. При ней!
И вот надо же было, чтобы в тот великолепный четвертый день Костя сделал промашку. Он пропустил один важный стык и побежал варить дальше. За такие вещи на монтаже вообще не милуют. Но он еще, на свою беду, напоролся на прораба, на самого Степана Иваныча.
— Шо ж ты, сопляк, делаешь? — заорал тот на весь главный корпус. — Это ж кронштейн, а не мамкина титя.
Работавший неподалеку Сморгон сделал бросок к прорабу:
— Ша, Степан Иваныч, тихо. У него тут девчонка.
Но он и сам ни на что не надеялся: разве Степана Иваныча закроешь, когда тот злой?
— Дермо, понимаешь, крыса-мыша, и тоже в монтажники лезет! — вопил прораб еще пуще прежнего. — А ну, слазь к черту! Иди домой или куда хочешь. Вон отсюда!
— Девчонка у него тут. Во-от стоит, рот раскрыла, — грустно сказал Митя. — Просил же человек учесть.
— Нет! — взревел прораб. — Я еще буду амуры учитывать! Серенады! Тут, понимаешь, Иващенко треклятый нашу арматуру затяг. И еще этот лезет, сопля мышиная...