Таким образом, победа в Гражданской войне поставила большевиков перед выбором: либо уйти, либо сформулировать такую идеологию, которая могла бы расширить и укрепить их социальную базу, скажем, привлечь интеллигенцию, как тогда говорили – “спецов”. Отдать власть большевики не могли и не хотели, да и партий, способных “перехватить” власть, не осталось. Оставался поиск новой идеологии. Парадоксально, но очертания такой идеологии намечались почти одновременно как в стане побежденных (белых), так и в стане победителей (красных). Собственно, сама действительность “подсказывала” ее.
Идеолог Белого движения из стана Деникина и Врангеля В. Шульгин уже в начале 1920 г. не без некоторого удивления замечал, что “знамя единой России фактически поднято большевиками”. А это значит, что “белые идеи пересекли фронт” и укрепляются в новой, красной России. “Под оболочкой Советской власти, – утверждал Шульгин, – совершается процесс, не имеющий ничего общего с большевизмом”. Конечно, это был определенный перебор, продиктованный, возможно, и горечью поражения, но тенденция все же была подмечена верно. Идеология революционного интернационализма начала впитывать в себя элементы российского национализма.
Идеолог колчаковского Белого движения Н. Устрялов пошел еще дальше. Тенденции, подмеченной Шульгиным, он дал философское и социологическое обоснование, выводя постулат о необходимости политики сближения и сотрудничества с Советской властью. Идеологическая трансформация, которая совершается в Советской России и которая будет совершаться дальше, считал Устрялов, “диктуется” самой историей. Она, история, образно писал Устрялов, дохнула октябрьским морозом на “захмелевшую от свободы Россию” и превратила “огромный бунт в великую революцию”. Величие же ее в том, что “советская власть стала национальным фактором современной русской жизни” и ее интересы “будут фатально совпадать с государственными интересами России”.
Устряловский призыв к сотрудничеству с “перерождающейся” Советской властью с целью форсирования этого процесса, нашел отклик и в эмиграции, особенно в правой ее части. В начале 1921 г. в Праге вышел сборник “Смена вех”. Авторы – Ключников, П. Чахотин, Бобрищев-Пушкин, Устрялов и др. – уверяли, что интернационализм – это лишь большевистский камуфляж, а на самом деле большевизм – русское национальное движение, наследник “причудливо преломленного и осложненного духа славянофильства”. Бобрищев-Пушкин, в частности, задавался вопросом: для сторонников русской государственности суть состоит в том, является ли большевизм цементом, “склеивающим страну”, или “разъедающей ее кислотой”? Для Бобрищева-Пушкина сомнений нет: цемент! Кислота – это либерализм. Отсюда – лозунг сменовеховцев: идти к большевикам, к Советской власти, помогать строить великое российское государство, сокрушенное Февральским бунтом. “Идти в Каноссу!”
Большевистские верхи с большим вниманием и интересом отнеслись к сменовеховству. “Правда”, приветствуя выход сборника “Смена вех”, назвала свою передовую статью о сборнике “Знамение времени”.
Точки соприкосновения со сменовеховством были и у евразийцев. Основные положения евразийства были изложены в сборнике “Исход к Востоку”, вышедшем в Софии в 1921 г. Авторы сборника – П. Савицкий, П. Сувчинский, Н. Трубецкой и др. – утверждали, что Россия – не только Запад, Европа, но в еще большей степени – Восток, Азия. Поэтому у нее – свои национальные особенности, государственные интересы, диктуемые в значительной мере геополитикой. Этот постоянно действующий фактор со временем “выправит” и большевистскую революцию, вернув страну на “исконный” исторический путь.