Лопух засунул руки в карманы и снова повернулся к пруду. Зашагал. Мы двинулись следом. Теперь уже завиднелся весь пруд. По всей поверхности воды расходились круги - то поднималась рыба. То и дело окунь выпрыгивал целиком и снова шлепался в воду.
- Господи боже мой! - услышал я голос отца.
Мы подошли к пруду на открытом месте - там было что-то вроде пляжа из щебня.
Папка кивнул мне и присел на корточки. Я сделал то же самое. Он глядел на воду прямо перед собой. Я присмотрелся и понял, что его так ошарашило.
- Боже ты мой, - прошептал он. Окунь кружил стаей штук в двадцать-тридцать, и каждая рыбина тянула не меньше двух фунтов. Они курсировали, то уходя, то возвращаясь, так близко друг от друга, что едва не сталкивались лбами. Когда они проплывали мимо, я видел круглые выпученные рыбьи глаза, глядевшие в нашу сторону. Они снова смывались и снова шли на нас.
Просто сами просились в руки. Не важно, как бы мы их ловили - на корточках или стоя. Рыба о нас и думать не думала. Я вам скажу: зрелище было великолепное.
Долгонько мы просидели, глядя на косяк окуней, так невинно снующих по своим делам. Все это время Лопух потягивал себя за пальцы и озирался по сторонам, будто ждал, что кто-то подойдет. По всему пруду окунь то поднимался, высовывая из воды рыльце, то выпрыгивал целиком, то проплывал у поверхности, высунув плавник.
Папка подал знак, и мы приготовились забрасывать удочки. Меня аж трясло от азарта, доложу я вам. Кое-как отцепил блесну от пробковой ручки своего спиннинга. Я пытался достать крючки, когда почувствовал, как Лопух сдавил мне плечо своими крупными пальцами. Оглянулся, и в ответ Лопух мотнул подбородком в сторону папки. Яснее ясного, чего он хочет: не больше одной удочки.
Папка снял шляпу, потом снова ее надел и подошел к тому месту, где стоял я.
- Давай, Джек, - сказал он. - Все нормально, сын, - давай пока ты.
Я взглянул на Лопуха, прежде чем забросить удочку. Лицо его одеревенело, слюна тонкой струйкой стекала по подбородку.
- Покрепче тяни на себя, когда сукин сын клюнет, - сказал папка. - У этой сволочи рты луженые.
Я отщелкнул рычаг на катушке и выбросил руку вперед. Наживку я закинул добрых футов на сорок. Вода закипела, не успел я еще подмотать.
- Врежь ему! - закричал папка. - Врежь ему, суке! Врежь, как следует!
Я сильно дернул на себя дважды. Окунь действительно был на крючке. Удилище согнулось и дергалось в руках. Папка беспрерывно кричал, что делать.
- Отпусти, отпусти! Пусть походит! Отпусти еще леску! Теперь подматывай!
Подматывай! Нет, дай походить! Ух ты! Ты погляди!
Окунь танцевал на крючке. Всякий раз вылетая из воды, рыбина дергала головой так сильно, что было слышно, как трещит блесна. Потом снова уходила под воду. Но мало-помалу я измотал ее и подвел вплотную. Окунь был огромный - на вид фунтов, пожалуй, шесть-семь. Он лежал на боку обессилевший, с открытым ртом и шевелил жабрами. У меня подгибались колени, я едва стоял на ногах. Но удочку держал прямо, натянув леску.
Папка зашел в воду прямо в ботинках. Но когда он потянулся к рыбе, Лопух запротестовал, замотал головой и замахал руками.
- Ну что еще с тобой такое, Лопух, черт возьми? Мальчишка такого здорового окуня поймал, что я сроду не видал. Не обратно же его выбрасывать, ей-богу!
Лопух не унимался и показывал на пруд.
- Да не дам я пацану выпустить рыбу. Слышишь, Лопух? Пошевели мозгами - - ишь чего выдумал.
Лопух потянулся к моей леске. Тем временем окунь немного очухался. Перевернулся и поплыл. Я заорал и тут же потерял голову: защелкнул стопор и стал тянуть на себя. Окунь рванулся в последний раз изо всех сил.
Тут все и кончилось. Леска лопнула. Я чуть не повалился навзничь.
- Пошли, Джек, - сказал папка и я увидел. Как он хватает свою удочку. - - Пошли, черт его дери, этого дурака, пока я ему не врезал.
В фервале река разлилась.
За первые недели декабря навалило снега, а под Рождество как следует приморозило. Снег держался. Но к концу января задул ветер "чинук".
Как-то утром я проснулся и услышал, как под его ударами гудит дом, а с крыши грохочет капель.
Дуло пять дней, а на третий река начала подниматься.
- Вздулась на пятнадцать футов, - сказал как-то вечером отец, проглядывая газету. - Это на три фута выше, чем нужно для наводнения. Старина Лопух останется без своих милашек.
Я хотел съездить на мост Мокси посмотреть, как поднялась вода. Но отец не пустил. Сказал, наводнение - как наводнение, нечего смотреть.
Через два дня разлив достиг пика, а после вода начала спадать.
Орин Маршалл с Дэнни Оуэнсом и я на велосипедах отправились к Лопуху утром где-то неделю спустя. Поставили велики и пошли через выгон, граничивший с участком Лопуха.
День стоял сырой и ветренный, темные рваные тучи бежали по небу. Земля была насквозь мокрая, и в густой траве мы постоянно наступали в лужи. Дэнни только учился материться и оглашал воздух своими последними достижениями каждый раз, когда вода заливалась ему в ботинки. В конце выгона мы увидели разлив. Вода еще стояла высоко, река не вошла в русло, стремнина омывала стволы деревьев и подъедала почву. Ближе к середине течение было бурным, и время от времени проплывали куст или дерево, торча ветками из воды.