– Ну, все! – Я резко поднялся. Ждать, пока гулко наполняется следующее ведро, – значит утратить остатки воли. – Вставай! -
Пальчиками я сжал ее хрупкую шейку, чуть-чуть потянул вверх. Встала как миленькая! Подвел к выходу – никто на нас даже не поглядел – и, отпустив шею, пихнул ее довольно сильно, так что она вылетела на дождь, поскользнулась в луже.
– Так, да? – произнесла хладнокровно. Грязь, стекающая с пальто, ее абсолютно не смущала. Ее, похоже, ничем теперь абсолютно не смутишь!
– Так, представь себе! – заорал я. Хорошо, что хоть в “Арарате” сдержался.
Моя воля тоже может что-то: я поднял руку – и материализовался пикап-“каблучок”. Может, тот именно, под который час назад кидалась она? Будет, однако, по-моему. Не снизойдя до разговора с шофером, распахнул дверцу, впихнул Нонну внутрь и сам вжался туда же.
– В больницу!
Водила рванул с места не уточняя – знал, видимо, из какой больницы клиенты шастают по гнилым пустырям.
В затхлый больничный коридор мы вошли с ней подчеркнуто отдельно, и она сразу же, не оборачиваясь, ушла к себе, а я остался у двери.
– Ну что… убедились? – произнес Стас, пробегая мимо.
Я молча кивнул.
Глава 8
Троллейбус жалобно скрипит. Изредка выплывает фонарь, озаряющий лужу, рябую от дождя. Иногда лужи – цветные от редких окраинных реклам, но веселит это мало.
После нашей прогулки с женой Стас, утвердив свое умственное превосходство, еще долго трепал меня.
“Ну, вы поняли наконец, что бессильны? Может быть, даже и мы бессильны, но /обязаны/ попытаться!”
И – “попытать”. Больные, как я слыхал, это “глубинными бомбами” называют. Почему бы не испробовать? Только вот что останется после них?
В конце Стас по заслугам меня оценил: “Конечно, методы словесного воздействия отрицать нельзя, – он снисходительно улыбнулся, – но, мне кажется, у вас нет… достаточного морального веса, чтобы воздействовать на нее”.
А я-то наивно считал, что у нас есть духовная близость, более того, даже программа какая-то есть: “Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга”. Оказалось – только “глубинные бомбы” есть. Или – выбирай -
“кино” в том окне, “мыльная опера”, где я главный злодей. Финал: нож. Глаза не разбегаются, а скорее – сбегаются к переносице, чтобы не выбирать ничего. Да и “глубинные бомбы”, оказывается, надо еще
“проплатить”. Когда я, морально подавленный, дал согласие, Стас высокомерно (“Я в этом не разбираюсь”) в отдел маркетинга отправил меня, где мне “выкатили” за лечение такой счет, как за отдых на море. Впрочем, “на море” она уже как бы отдохнула – все деньги мои угрохала в ту ночь, когда выбежала из дому. Как это умудрилась она: пятьсот долларов – за четыре минуты? Должна, что ли, кому-то была?
Может, тому швейцару? Но он бы, наверное, сказал? Он-то как раз свой
“моральный вес” ощущал в полной мере и не стал бы лгать и юлить – зачем это такому славному человеку? Виноват, впрочем: не пятьсот.
Четыреста. Сто баксов она сохранила в потном кулачке. На них и гуляем – иногда даже скачем верхом.
Подписал договор – длинный список лекарств. “Успокоительных”.
Прежней, веселой, уже не увижу ее! Подписав – “выплата в течение месяца”, – вернулся, отодвинул тряпочку на дверях, уже как бы издалека на нее посмотрел. В выпуклых своих очках разглядывала какой-то журнальчик… Прощай.
Лужи уже сплошь стали разноцветными – въезжаем в царство нег и сказочных наслаждений возле станции метро “Площадь Александра
Невского”. Что ли загулять? Хлебнул горького я сегодня достаточно – надо чем-то вкусным запить, вроде пива. Запой мне, к сожалению, не грозит – такая роскошь мне, увы, недоступна.
Вылез у станции. Станционная жизнь бурлит. Кроме жриц любви (тут в основном почему-то провинциальные) теперь еще кучкуются амазонки навроде той, что так лихо в больничку меня домчала. Табун их – под конным памятником Александру Невскому, своей бронзовой дланью как бы благословляющего их. И они уверенно конской грудью наезжают на пеших жриц любви, теснят их с площади, при этом – хохочут. Откуда уверенность в них такая? Высоко сидят? Долго стоял смотрел.
Интересно. После больницы-то! Эти – умнее пеших: торгуют не своим телом, а телом коня. Почему, интересно, тут только девочки, почему конных мальчиков нет? В другом, видимо, месте? Надо будет узнать.
Ну все. Погулял – и достаточно. Но тут одна конная Лолита наехала на меня: “Прокатимся, барин?” Формулировка, не скрою, мне понравилась.
Да и сама она тоже. Мелькнуло вдруг: не та ли самая красавица зеленоглазая, что догоняла нас на Валдае верхом? Да нет – сюда она вряд ли доскакала. Боб это не одобрит. Похожая просто. Впрочем, все они почему-то похожи между собой. Генерация? Плотные, сбитые, маленькие – без коней вряд ли им удалось бы конкурировать тут с прежним контингентом. “Давай!” Она вынула ножку из железного стремени, я вдел туда свой лапоть, взлетел. И сразу – почти равным
Александру Невскому почувствовал себя.
Поерзал, устраиваясь. Устраиваться тут интересно оказалось: сразу же кто-то третий, нас обоих волнующий, между нами возник. А считалось, что все давно закончено в этой сфере. Третье дыхание! Вопрос, оказывается, в том, с кем дышать. Третье дыхание, оказывается, может и сладким быть.
Затряслись. Довольно болезненно это – на хребте лошадином без седла.
В седле только ее попка помещалась, ритмично подпрыгивала.
В витринах Старого Невского отражение ловил: смотримся неплохо. Как бы я главный, высокий, а она – беззащитное существо. Вспомнил любимую в детстве конфетную коробку: Руслан везет Людмилу из плена на коне. Мощный Руслан, впереди – беззащитная Людмила, к нему прильнувшая, а сзади, к седлу притороченный, седой, злобненький старикашка Черномор. Точно не сказать – к мельканию в витринах приглядывался, – на кого я больше похож: на стройного Руслана или согбенного Черномора. В конце концов решил: в зависимости от витрины. По звонкой брусчатке перед модным рестораном процокали и снова – на глухой асфальт. Пробки, семафоры не для нас: проскальзывали грациозно. За Московским вокзалом, на широком Невском с мощным движением въехали на тротуар, теснили конской грудью прохожих.
Амазонку мою вдруг прорвало – не иначе как оживленный Невский подействовал на нее – стала лопотать (впрочем, это как-то не мне предназначалось, а воздуху, меня она мало замечала). Сообщила, что у них в Пушкине конно-спортивная школа была, потом их бросили, продали, на самообеспечение перевели – а где сено взять, кормовые добавки? Впрочем, судя по раздутым бокам коня (да и по ее попке), полное истощение им не грозит – думаю, она побогаче меня. Вот навстречу по тротуару, рассекая толпу, встречная всадница проскакала, тоже со вторым наездником сзади нее.
– Привет, Анжелка!
– О, Саяна! Привет.
Проплывают над всеми! Новые хозяйки жизни.
– А где ты сейчас живешь-то? – спросил у нее.
– А! Пока еще тепло – в парке Интернационала, танцевальный павильон нам сдают. Вповалку спим, не раздеваясь.
– А хочешь тут жить? – показал на свой дом-ампир.
– Не! Со стариками я не живу! – даже не оборачиваясь, определила. По сбивчивому дыханию, видно.
– Тю, дура! Я сам такими не интересуюсь. Расселяют нас, полно комнат. Сюда давай.
Въехали, чуть согнувшись, под арку во двор. Окно бати сияет, источая мудрость. Флигель напротив – темен и пуст.
– Раньше жила дворничиха, – на то окно показал. Заселю по своему усмотрению.
– Так. – Анжелка ногой, прямо с коня, дверь приоткрыла. – Тут и
Ворон может стать. И топят, похоже.
– Очень даже может быть. Это у нас жилые не топят, а нежилые – очень даже может быть.
– Ну, клево. Слезай тогда. Раз так – бабок не надо. Мы девчонки глупые, но тоже понимаем, кто нам хорошее делает. Только ты и не думай! – обернулась воинственно.
– А я и не думаю! – С коня сверзился и враскоряку пошел. Теперь у нас такая походка?