– Да. Ты, пожалуй, права. Надо подумать.
– Не думать надо, а действовать. Ты помнишь – там мой приятель работает, Стас Николаев? Он ждет. У тебя есть его телефон?
– Но сейчас-то, наверно, он спит? – пытался все же концовку смягчить улыбкой.
– Ну, сейчас, может, и спит. – Дочурка наконец-то смягчилась, улыбнулась. – Но завтра утром ты ему позвони.
– Слушаюсь! – вытянулся у аппарата. Аккуратненько трубку положил.
Потом на жену поглядел, мирно спящую. Ну просто ангел. Так бы и всегда!
Конечно, все мои поблажки ей губительны – но с другой стороны, кроме этих поблажек, какие еще радости жизни остались у нее? Бутылки, по углам запрятанные? В них давно уже не праздник, а чистый ужас разлит. А праздник – лишь я могу ей устроить. Чем-то надо радовать ее? Показывать, что жизнь еще не кончена?
Этой весной у нее глюки начались – стала слышать вдруг, как я разговариваю под нашей аркой, причем – с бабой. И о любви! Странное вообще место для подобных дел – под нашими окнами… Но ей – удобнее так. Да и дело вообще-то малопочтенное, учитывая возраст наш: за шестьдесят! Бреду, увы, не прикажешь! Встречала слезами меня:
– Ну что?.. Наговорился?
– Ну слушай… Ни с кем я не говорил!
Галлюцинации – убедительней жизни. По ночам разговоры мои слышала, даже когда я рядом с ней спал. Это ей несущественным уже казалось: притворяется! В конце концов появился этот Стас Николаев, Настин дружок. Приговор произнес: немедленно! Пока еще можно те голоса заглушить.
Сходили тогда с ней на собеседование, в дом скорби. Печальное зрелище. Вышли – пока?
– По-моему, нормально, – бодро заговорил я, – и врачи люди приятные, и… обитатели мне, в общем, понравились. Видела – там один по мобильнику говорил? Привилегированное местечко!
Не разделяла мой восторг, слезы глотала.
Потом был последний день перед ее уходом. Собирались вяло. Главное, не сказать бы – “сбираться”… как говорила ее мать… что как раз в подобном заведении дни закончила. И тут мне Саша Рубашкин позвонил, прямо из Литфонда, сказал, что дача освобождается и что если я приду сразу, то она – моя! Сбегал, вернулся.
– Порядок! – жене бодро сказал. – Сходишь на месяцок в больницу, а оттуда – на дачу. Запахи!.. представляешь? Все лето там проживем!
В слезках на ее ресницах засверкали огоньки. Обрадовалась.
– Давай, – расщедрился я, – на рынок сейчас с тобой сходим, одежду на лето купим тебе.
– Давай! – радостно встала. Как легко праздник-то ей устроить!
А когда летние свои увидит одежды!.. легче ей будет уже в больницу идти. Представлять уже можно, в/ чем/ она станет по заливу гулять!
На Апраксин рынок ее повел, где, раскинувшись на раскладушках, сиял и пах секонд хэнд. Вполне удачные вещи попадались там!.. особенно для дачи. А в тот день нам особенно везло, отличную летнюю одежку мы ей нашли – легкое платье цвета хаки, белые шорты, сандалии с веревочной подошвой. Хоть сейчас на курорт! Неужто это Бог нам с насмешкой подал перед заточением ее в темницу? Не может быть. Было тепло, с луж на асфальте пар поднимался и поднимал наш дух. Умели в счастье жить, пропуская беды, забывая про них… а что, если попробовать еще раз? Ведь явный шанс нам подкидывают – даже глупый поймет. Остановились вдруг, глянули в глаза. Совпадение полное.
Поняли, ничего еще не сказав.
– А можно я не пойду в больницу, а? – проговорила она. – Я справлюсь, справлюсь! Честно говорю! – для убедительности кивала продолговатой своей головкой.
Я смотрел на нее. Так легко сделать ее сейчас счастливой, неужто я скажу – “нет”? Что думать тут? Теплая площадь с паром над лужами – или затхлый больничный коридор?
– А давай! – махнул рукой я.
Неприятности никуда не денутся – а пока… Мы поцеловались. Стояли, счастливые, в теплом пару. Что – лучше бы этого не было? Ну уж нет!
Только это и запоминается в жизни. А что всех нас ждет печальная участь – ясно и так. Но лучше – не сразу! И лето – жаркое вышло, и она действительно не пила, и все вокруг на дачах любили ее, часа два в магазин ходила – у всех калиток останавливали ее. Летний рай.
Но сейчас-то уже осень. Все беды вернулись. И тоже, выходит, окрепли? Раньше она голоса только слышала – теперь добавился видеоряд. Теперь она меня еще видит, напротив в окне, в какой-то
“мыльной опере”, в запутанных отношениях. Якобы я сижу с какой-то бабой на подоконнике (отличное место!) и восклицаю, хватаясь за виски: “Это ужасно, ужасно!” Я?! Хоть бы книги мои уважила: где-нибудь у меня написана подобная чушь? Двадцать книг выпущено, и такого – нигде! Наплевать ей теперь на это. У бреда – свой вкус, и чем хуже, тем лучше, тем чаще можно водку хлестать!.. Но было же – лето? Или я и с этим был не прав? Может, ее бы уже вылечили? А это мы проверим сейчас. Осень – время тоскливое, можно и в больницу пойти. А может, утром опять выход придумается, как тогда? Но тогда – лето начиналось. А теперь – кончилось. Дождь по железу гремит.
Встал, на кухню пошел. Пока чисто поле боя, надо диверсию совершить какую-нибудь. Заглянул в ее шкафчик, в углу. Батарея бутылок.
Последняя – чуть начатая. С отчаянием в умывальник вылил ее. Вот так вот! И шкафчик к холодильнику придвинул, чтоб дверку не открыть.
Слишком часто идет этот сон, и всегда почему-то поутру. Что я обменялся почему-то на другую квартиру и просыпаюсь – явственно просыпаюсь – в унылой, другой. Вместо своих высоких окон с отчаянием вижу перед собою какие-то мутные “бычьи пузыри”, за тощими стенками с драными обоями слышу соседей: кто-то кран на общей кухне открыл, радио дребезжит… Одно ясно – это из-за нее, связано с нею. Беда – она затопляет все, прежнего не оставляет. Долгое отчаяние. И удивительная достоверность. Сдираю клочки обоев, от них – сухое белое облачко, собираю острые куски отлупившейся белой краски меж окнами. Это не сон! И последним усилием как-то выдергиваю себя оттуда, пролетаю через какую-то тьму и открываю глаза. Высокие сводчатые окна, красивый потолок. Господи – я дома у себя! Какое счастье! Значит, беда только маячит, но еще не пришла. Счастливое это пробужденье подарено еще раз. Сладкое оцепенение, наполнение сначала звуками нашего двора – тихого, солнечного, высокого. И первый – я уже привык – звук: поскребыванье какой-то пустой коробочки по шершавому асфальту, кто-то осторожно ее волокет – сам примерно такого же размера, как и она. Алчный карлик – так я его назвал. Звук этот не нарушает тишину, наоборот, как-то ее подчеркивает, обрисовывает ее своды, размеры двора. И после этого – опять тишина, самая сладкая, самая драгоценная – до первого гулкого хлопка автомобильной дверцы. Столько счастья – а я еще не вставал.
Вот бы и дальше так день пошел! С этой мечтой я обычно задремываю, и следующие звуки блаженства – мерное поскрипывание пола в коридоре под шагами отца, тихое, деликатное бряканье посуды на кухне: жена уже что-то делает… будем думать еще десять минут, пока готовит завтрак. Но ухо уже различает каждый звук – недолго тебе осталось отлеживаться: к блаженным звукам добавляются тревожные. Стук дверки о холодильник – специально подвинул, с натугой, холодильник к пустому шкафчику, где она выпивон свой таила, – теперь из-за близости холодильника его дверку не открыть – но уже бьется, пытается. Долгая пауза, мучительное размышление. Нет, не о завтраке она думает! И во дворе уже – бой, бомжи грохочут баками, опрокидывая их, разбрасывают требуху по двору в надежде найти там жемчужные зерна. Блаженство кончилось, надо вставать. Но вставать надо бодро – с любой минуты, в принципе, можно начать новую, счастливую жизнь – все зависит от слова, которым начнешь. Закидываю ноги к подбородку, выпрыгиваю с тахты. “Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!” На кухню иду.
А вот и любимая!
Острый подбородок ее высунулся вперед, крупно дрожит. Ходуном ходят большие пальцы. Глаза ее полны слез, глубокими вздохами она удерживает их. В общем – идиллия.