Помню, в бытность мою курсантом я возмущался: зачем нас пичкают социологическими и историческими данными о среднецивилизованных планетах? Пилотов из нас готовят или наблюдателей? А вот, оказалось, не зря. Вспоминая эти лекции, я прекрасно понимал, что происходит за стеклами фойе, на улице.
Среди тротуара с достойным видом спал пьяный абориген. Ни прохожие, ни ответственные за порядок не обращали на него внимания. Прохожие аккуратно перешагивали через него. А ответственным было не до этого: они занимались своими делами. Один лениво наблюдал за малолетними аборигенами, которые деловито шествовали через улицу на запрещающий сигнал. Им это доставляло удовольствие. Другой со скучающим видом листал какие-то бумаги, будто вспоминая, зачем они ему понадобились. Рядом тоскливо переминался с ноги на ногу хозяин этих бумаг. Я посочувствовал ему: то был мой собрат, водитель. Его транспортное средство, розовое от смущения, приткнулось к обочине. Сияя чёрным лаком, пролетел мимо ещё один тарантас — побольше. Он чуть не задел юных аборигенов, которые в этот раз надумали пересечь улицу на разрешающий сигнал. Оба ответственных вскинули руки к головным уборам. А когда чёрный тарантас скрылся, набросились с криком на малолетних шалунов:
— Смотреть надо, чья машина! Где такие умные, а где…
Подкатило ещё одно средство транспорта. Тоже чёрное, но без лака. Открылась дверца. Два ответственных за порядок подошли к пьяному. Взяли его за руки и ноги. Умело, хотя не слишком деликатно произвели погрузку. Транспортное средство, чихнув дымом, исчезло в противоположном направлении.
Мимо меня пробежал к выходу из фойе какой-то абориген. Потом ещё. Потом вывалила целая толпа. Кто-то вздыхал, приговаривая: «Живут же люди… Когда мы будем так жить?..» Постепенно толпа вывалилась на улицу и там рассеялась. Туземец в форме служителя чистоты (не помню, как это называется на местном языке) проинформировал меня, что заведение будет радо моему приходу завтра, но никак не сегодня. Тоже не помню, как это звучало на местном языке. Помню только, что совсем коротко, буквально два слова… Я уже начал привыкать к здешним правилам хорошего тона. И мы с компьютером решили выйти. На улице один за другим гасли фонари. Пешеходов не было. Засыпаемый хрустящим снегом город наполнялся другой жизнью.
Признаки были всюду, В витринах магазинов слабо фосфоресцировали круги сыра, гирлянды сосисок. Иногда мерцали видения окороков, омаров, но выглядели они бледно: как будто стеснялись. Брели по улицам фантомы шуб, шарфов, сапожек. Над старыми домами колыхались призраки новых. Тоже убогих — тесных, построенных кое-как и из чего попало, зато — новых, с прочными лестницами, закрывающимися оконными рамами, открывающимися дверьми, непротекающими потолками. На углу поднялся фантом двухэтажной виллы с мансардой, верандой, подземным гаражом и ещё чем-то. Видения пришли в ярость. Ринулись на него, сшиблись, развеяли в пыль и сами развеялись. Мерцающая пыльца закружилась в одном хороводе со снежинками…
— Эй! Поди сюда! — вынырнув из метели, окликнула меня тёмная фигура.
Ну вот, теперь уж точно будет живоедство… Я вспомнил о предполётной подготовке. Что-то слабое утешение… Более утешительным оказалось то, что я узнал в тёмной фигуре того самого пьяницу. Хоть какой-то, да знакомый в незнакомом городе…
— Замерз? — участливо поинтересовался он, распространяя запах вроде того, что исходит от местных щеголей, только менее приятный и более резкий. — Что-то рано тебя выпустили, не разрешили до лета подождать. Меня вот тоже… выпустили. Не хватило места: дорогих гостей из ресторана привезли. Ну, идём. Пра-а-рю?
Последнего слова я не понял. Остальные понял через одно. И решил на всякий случай опять сказать правду:
— Замерз.
Он дружески обнял меня, и мы пошли куда-то, перелезая через сугробы и скользя на обледенелом асфальте. Впрочем, скользил по большей части я. Он очень уверенно копировал походку трезвого человека и справлялся с препятствиями успешно. Когда мы спускались по разбитой лестнице куда-то ниже уровня земли, где было темно и булькала горячая вода, я оступился и чуть не рухнул в кипяток. Если бы не он, вести эти записи было бы некому.
— Пра-арю? — гаркнул он, благоухая. — Кто мёрзнет, а кто и не очень… Так почему же тебя выпустили? Сейчас срока ровные: летом исчез — летом пускай и ос-освобождают.