Наступил вечер. Солнце ушло за дома. Вспыхнули огни. Куда там обычному хиловатому освещению, которое видел я раньше! Они были гораздо ярче. Полная луна казалась маленькой, лишней на фоне этого водопада огней.
И вдруг они погасли.
Стало темно. Везде. Во всем Центре, во всех окружающих населённых пунктах. Я бросился к кораблю, торопливо набрал высоту. Ни одного огонька на улицах! Только луна, бледная от неожиданной ответственности, кое-как светила сквозь наползающие тучи. Всё вокруг затягивалось туманом. Посыпался дождик, потом снег.
— Что случилось? — шелестело здесь и там. — Что случилось? Где Самый Главный?
Действительно, где? Только что он был рядом — беседовал о чём-то с людьми. Куда он исчез?
— Он умер, — говорили одни, посверкивая лысинами.
— От тяжёлой болезни и истощения сил, — добавляли другие, качая шевелюрами.
— Да его просто убили… — шепнул еще кто-то и поскорее спрятался за чужие спины. Я чувствовал: ни он, ни вторые ничего толком не знают, а первые, если даже знают, ни за что не станут говорить вслух.
— Расходитесь, — гремел в темноте бесстрастный, но властный голос. — Расходитесь, пожалуйста. Полное благоразумие.
— Ну, пойдём, — отозвались другие голоса. — Пока по-хорошему просят…
Когда сквозь туман и тучи пробился тусклый рассвет, никого на улицах не было. Мела метель, засыпая снегом и старый побитый асфальт, и новый, уже покрывшийся первыми трещинами. Опять висели газеты, которые некому было читать. Я подошёл к одной из них. Слова были понятны и правильны, а смысл как-то проваливался между ними. Ускользал.
Днем на главной площади Центра состоялся печальный обряд. Людей собралось много. Но к могиле никого не пустили. Толпа стояла в отдалении. Плакал дед, плакал учитель, всхлипывал сердитый школьник. Вытирала слезы большими чёрными руками когда-то решительная, а теперь растерянная аборигенка. Икал и шатался пьяница, распространяя вокруг запах одеколона. Все они стояли большим кольцом вдоль обочин площади. В центре кольца была пустота. А в центре пустоты сияла лысинами комиссия. Глаза были всё так же бесстрастны и тусклы, зато лысины сияли празднично. К могиле, шатаясь, подошёл, ещё не избранный, но уже назначенный большинством голосов новый Самый Главный. Я не мог вспомнить: чем он раньше выделялся из числа прочих? За что его назначают Самым Главным?.. Так и не вспомнил. Он был никакой. Просто удобный, мягкий, уступчивый, как большая старая подушка. Сам идти он не мог, его вели под локоток. С него смахивали пылинки, оказывали прочие мелкие знаки внимания, шептали на ушко ласковые слова. За его спиной вовсю пересмеивались, обсуждали какие-то свои дела и делишки. Все давно успели переглянуться, перемигнуться и сделать вывод. Впрочем, им и раньше было всё ясно. Они знали всё.
Я хотел пройти к могиле, но меня чуть не сбил с ног ворвавшийся на площадь чёрный блестящий экипаж. Ответственные за порядок вскинули руки в приветствии, а потом напустились на моих знакомых несовершенновзрослых, которые чуть не попали под колёса: они лепили на площади большого снеговика.
— Вон отсюда! Ишь, какие умные! На полярный курорт захотели?
Снеговик удивительно напоминал нового Самого Главного.
Грянул артиллерийский салют. Со всех сторон заревели гудки. Я слышал их, когда мой корабль выходил на орбиту. Центр давно скрылся за краем голубоватого диска, затянутого облаками, подо мной проплывал другой материк, на котором я не успел побывать, а они все гудели и гудели…