Отец пробыл в лесу до вечера: боялся людского глаза. А еще через три дня снова пришел советоваться с сыном — из волости нажимали.
— Не сдам — арестуют. И как это народ терпит, господи! Жмут! И не хочешь, так дашь.
— Лучше сжечь возовню. Пускай и хлеб весь сгорит!
— Так ведь сразу же на нас и подумают. Что ты говоришь!
Так они ни до чего определенного не договорились. Дня через два Скуратович свез первые три воза найденного в возовне хлеба. Однако больше возить не стал — живое от сердца отрывал. «Пускай сами берут!»
Пошел рассказать об этом сыну. Но в лесу на прежнем месте никого не нашел. Скуратович удивился и встревожился. Ходил по лесу и даже отважился окликнуть Толика. Но никто не отозвался. Дома немного успокоился. Пришел сосед, хутор которого находился по ту сторону леса, и рассказал:
— Определенно говорят — под Варшавой у них не ладится. Может быть, они и отступят.
— Дал бы бог! — обрадовался Скуратович.
С неясными надеждами пошел он на гумно молотить рожь на семена. А на следующий день отправился в местечко — потолкаться среди людей, порасспросить и узнать, не отступают ли уже от Варшавы или когда можно ждать отступления. Он ждал и надеялся.
3
В сумерки разбушевался ветер, и к полночи похолодало. Братишка Зоси, спавший с отцом в сенях, ежился под дерюгой.
— Холодно мне, — сказал он, прижимаясь к отцу.
— Погоди, — ответил отец, — сейчас накроемся чем-нибудь потеплее.
Хотел было встать, чтобы взять что-нибудь и укрыть сына, но тут услыхал в хате шаги. Дверь в хату была открыта.
— Зося, ты? Почему не спишь?
— Я с вечера хлеб поставила. Потом рубашку вам зашивала.
— Возьми там что-нибудь малого накрыть.
— Не хватит завтра муки хлеб замесить.
— Достану где-нибудь, под отработку возьму.
— Пораньше бы, а то я завтра после хлеба пойду к Ивановым на молотилку.
— Так, может, они и муки дадут?
— Во дворе армяк на дровах сохнет. Сухой уж, наверное. Я им накрою вас.
Минуту спустя Зося пришла с армяком и сказала:
— Кто-то стоит у нас за дровами.
— Тебе, верно, показалось... Кто там может стоять?
— Посмотрю из окна... Стоит, вон у стены. Ой, еще один стоит, во дворе у Ивановых, около столба.
— Ну и пускай стоит. Мало ли кто где стоит,
— А почему у нас за дровами?
— Уже поздно?
— Через час, наверное, светать начнет.
— Ложись скорее спать.
— От двора Ивановых идет к нашему дому.
— Не видать — кто?
— Темно... Еще двое подошли... К нам во двор идут.
Кто-то тихо постучал в дверь.
— Открой, хозяин, — было сказано по-русски, но каждый мог бы заметить, что говорить по-русски человеку было непривычно.
— Кто там?
— Красноармейцы. Переспать бы где-нибудь до солнца. Может, солома есть?
— Соломы малость найдется. Сейчас открою, только огонь зажгу.
— Да ладно там — огонь! На что он? Мы и в дом заходить не будем. Проводи нас, хозяин, к соломе.
Отец Зоси вышел на крыльцо и увидал троих. Ему показалось подозрительным, что одеты они не совсем по-военному. Только один был в шинели.
— Я вас в сарай отведу.
И он пошел впереди. Скрипнули ворота, он переступил через подворотню и тут же с глухим стоном упал на колени...
— Вот тебе и разверстка и дезертиры! Поди теперь доноси, кто разверстку сдавать не хочет!
Теряя сознание, отец Зоси не мог отчетливо слышать эту фразу. Она прозвучала уже не для него. Что-то сдавило горло, душило. Перед глазами шли красные круги, потом все стало казаться не то синим, не то белым... Но это было уже по ту сторону сознания. Так все и окончилось.
Зосе показалось, что отец вернулся в сени.
— В клети положили их? — спросила она.
Никто не ответил.
— Ну, где же твой армяк? — спросил мальчик. — Тата, накрой меня скорей!
Мальчик услышал, что кто-то вошел в сени, и подумал, что это отец. Но в просвете открытых дверей он увидал кого-то чужого... В ту же минуту человек подошел вплотную к постели и тут же отошел. Зося услыхала, как в сенях упало ведро с водой.
Не подозревая еще ничего недоброго, она вскочила с кровати и зажгла лампу. В сенях кто-то на ощупь пробирался вдоль стены. Держа лампу в руках, Зося толкнула дверь и остолбенела: незнакомый человек чиркал спичками, а они не зажигались — видно, отсырели. Стоял он спиной к дверям хаты и ощупывал стену. Братишка, окровавленный, лежал поперек постели.
Зося вскрикнула, уронила лампу. Бросилась обратно в хату и с размаху высадила трухлявую оконную раму. Кто-то ворвался в комнату. Она выскочила из окна и опрометью побежала по улице. Закричала она уже вдали от дома. За нею как будто уже никто не гнался. Она подбежала к первому попавшемуся дому и застучала в окно. Крикнула что, братишку убили и что отец не вернулся из сарая. Пока подняла людей, улица уже осветилась пламенем. Языки огня выбивались из-под крыши Зосиного дома. Потом только выяснилось, что дом загорелся от лампы, которую Зося уронила в сенях.