— Где ты был, сынок? Сказал бы, что тебе надо уходить, я бы сам за коровами присмотрел. А то...
Уже потом Михалка сам удивлялся, как это он так смело закричал на Скуратовича. Мальчик был болезненно возбужден.
— А то? Что а то? Давай сала и хлеба, а то пойду и все расскажу! («Сейчас приедут и арестуют его!» —подумал он.)
Скуратович вдруг перестал играть роль ласкового опекуна. Он схватил мальчика за плечо с такой силой, что тот присел и склонился набок.
— А ты еще не сказал? Говори правду, а то сейчас так хвачу — костей не соберешь!
Михалка оторопел. Он сразу понял свою ошибку: не следовало так говорить со Скуратовичем, может быть, даже не имело смысла возвращаться на хутор, но ему хотелось еще хоть последний раз получить что-нибудь от Скуратовича.
— Я никому не сказал! — крикнул Михалка и сжался от боли в плече.
— Ты не кричи так!
Скуратович повел Михалку домой, не выпуская из рук его плеча.
— А что ты можешь сказать? Что ты такое знаешь?
— Я ничего никому не говорил и не скажу.
— Врешь, щенок! Признавайся!
— Я никому не скажу, а только слыхал, что люди про вас думают, будто вы сами спалили гумно, чтоб не догадались, что Толик со своими друзьями устраивают пожары и убивают людей.
— Со свету сжить хотят невинного человека. А ты и веришь этим выдумкам?
— Я знаю только, что вы у Степуржинского хлеб прячете и что Толик не в армии, а в лесу.
Скуратович оставил Михалкино плечо, и дальше они шли молча. Вошли в клеть. Скуратович открыл кадушку.
— Бери сало, вот этот кусок...
— Я завтра возьму, — сказал растерявшись, Михалка.
Скуратович запер клеть и пошел в дом. «А может быть, и в самом деле надо поскорее убрать его с дороги. А то ведь пропадешь из-за него!» — думал он про Михалку.
Михалка остался на кухне. Ему не спалось, он стоял в потемках и глядел в окно на звездное небо. Он слышал, что Скуратович не ложится, часто стучит сапогами, кряхтит и ругается. Михалка думал: «А если вдруг сегодня приедут его арестовывать? Он не спит, может удрать... Разве что потихоньку приедут? Да ведь собаки залают...» Он немного успокоился, плечо перестало болеть. Злорадствуя, он думал, что бы такое сделать, чтоб собаки не лаяли. Так он стоял у окна молча.
— Михалка, не спишь? — громким шепотом спросил из-за стенки Скуратович.
«Что-то собирается делать, чтоб я не видел», — сразу же догадался Михалка и бесшумно лег на постель.
— Не спишь, Михалка?
Ответа не было. В сенях отозвался гусь, в чистой горнице мяукнул кот. Скуратович подошел к кухонным дверям и тихонько приотворил их.
— Михалка, — прошептал он, — спишь?
— Сплю, голова болит... — пробормотал мальчик, будто сквозь сон.
— Ну, спи, спи! Я нарочно посмотрел... А то завтра хочу, если даст бог здоровья, разбудить тебя пораньше: парочку жердей принесем из лесу для изгороди...
— Ладно.
Скуратович снова ушел в горницу. Михалка сидел и дрожал от возбуждения: «Сплю ли я? Проверял. Что он хочет делать? Может, убить меня надумал?» Волосы на голове у Михалки зашевелились. Он подошел к двери и стал наготове. Слышно, что Скуратович у себя в «зальце». Прошло около часа. Скуратович неосторожно звякнул задвижкой в сенях, вышел во двор. Михалка вбежал в темную горницу и приник к окошку. Ему все было видно. Скуратович опустился на колени, вытащил из-под крылечка заступ, вскинул его на плечо и что-то черное прижал к груди. Пошел к воротам. Не упуская его из виду, Михалка пошел следом, прижимаясь к заборам. Он отчетливо видел, как Скуратович дошел до полевой дикой груши, которая росла между лесом и хутором, и там начал работать. Понаблюдав, Михалка в нервном возбуждении побежал обратно и вскочил через черный ход в кухню, забыв затворить парадную дверь, из которой выходил, чтобы следить за Скуратовичем.
— Бог ты мой, кто же это дверь отворил? — послышался вскоре голос хозяина из большой комнаты. — Михалка, ты выходил?
— Что? — спросил Михалка, прикидываясь сонным.
— Двери ты открывал?
— Какие двери?
Михалка вспомнил и испугался. Скуратович вошел в кухню. Он уже больше не думал, успеет ли Михалка выспаться до утра.
— Это ты двери отворял?
— Я спал.
— А я думал, это ты во двор выходил. Подремал малость, а потом решил: дай-ка схожу в лес, парочку жердей вырублю, чтоб никто не видел, а как светать начнет, мы бы с тобой еще раз сходили. Выхожу в сени, гляжу— двери открыты! Может быть, сам забыл с вечера закрыть... Или... ветер... — Помолчал. — Я вот иной раз думаю о тебе: отец твой, бедняга, помер. Остался ты сиротой и должен учиться, как на свете жить.