— Скажи на милость! Ай-яй-яй!
— Всяко говорят. Будто бы это расстрелянного Скуратовича сын бандитской шайкой коноводит, за отца отомстил. Ни на село ни на город не глядит, жжет и крушит все подряд... Говорят по-всякому, а правда то или нет — кто может знать? Мы люди простые, работящие. Не заработаешь, так и есть нечего. А слышно, меж людей разговор идет.
Михалку точно громом оглушило. Ему стало страшно. «Не пойду один служить». В тревоге его потянуло к Зосе. Но найти ее было нелегко: она тоже по людям искала работы. Никогда еще ей не было так трудно жить, как сейчас.
— Я пойду в город, — сказала она Михалке, — там не так страшно, да и люди у меня там есть такие...
— Какие люди?
— Помнишь, больной красноармеец ехал домой, Скуратович вез его? Он у нас в доме был. Адрес мне свой оставил и говорил со мной, как брат родной. Он будто наперед знал, что мне трудно придется. Может, он мне поможет устроиться где-нибудь. Я теперь одна, никого у меня нет...
— И я с тобой пойду. Авось и я там где-нибудь останусь.
И они сговорились идти вместе. Вышли они до рассвета, исполненные неясных надежд. Однако на полдороге Михалка стал раздумывать: а не вернуться ли? Его тянул к себе дичок на поле Скуратовича, ему казалось, что он не должен удаляться от этого места и сторожить его. Зося заметила, что он колеблется, и начала его уговаривать идти дальше: ей тяжело было оставаться одной. Он молча слушал ее, и у него было такое ощущение, будто говорит с ним мать. С большим и добрым чувством стал он относиться к ней.
Прошли еще верст десять и почувствовали страшную усталость. В заброшенной сушилке они прилегли отдохнуть и уснули на кострике. Проснулись ночью. В темноте, сквозь дыру в крыше, светились редкие звезды. Было холодно. Сидя рядом, они ждали рассвета и волновались от неведомого им до сих пор ощущения близости. К полудню они дошли до железнодорожной станции. Кругом был вытоптанный выгон, а неподалеку начиналась первая городская улица. Обошли весь городок, пока разыскали квартиру Назаревского. На дверях висел замок. Близился вечер.
Соседи сказали, что Кондрат Назаревский в армии, что «здесь у него сестричка есть, Иринка», что «жила она в детском приюте, но приют сожгли бандиты, и теперь неизвестно, где она находится. Дети от голода и холода поразлетались кто куда, словно птенцы. Все сгорело, сами еле спаслись».
Зося и Михалка присели на камень, не зная, что делать. День угасал. Говорить им было не о чем. На улице — пусто и глухо. Какой-то красноармеец, усталый, весь в пыли, остановился перед ними.
— Здесь квартира Назаревских?
— Здесь.
— Где Иринка?
Михалка и Зося встали.
— Никто не знает, где она. Приют сгорел...
— Знаю. Но где же ее искать?
— Мы не знаем.
Из соседних дверей вышла женщина:
— Вчера ее видели на вокзале.
Красноармеец, а за ним и Зося с Михалкой двинулись к вокзалу. Втроем вошли они в большое помещение для пассажиров и увидели возле окна толпу. Там, очевидно, происходило что-то любопытное, люди молчали и лишь изредка обменивались короткими замечаниями. Под окном у стены сидела девочка в непомерно большом и грязном рубище. Руки она прятала в рукава, но время от времени вытаскивала худенькие кулачки, чтобы почесать грудь и голову. Кулачки были белые, костлявые и, казалось, светились насквозь. Личико у девочки было бледное, нос заострился. Какая-то женщина подала ребенку кусок хлеба и огурец. Но девочка покачала головой:
— Нельзя мне этого есть. У меня живот больной.
Она говорила, как взрослая. В голосе ее звучал жестокий опыт. Старик с суковатой палкой и мешком за плечами набросился на женщину:
— Что ты ей даешь? Подумаешь, огурец... Ты бы ей сальца или лакомства какого... Вишь ты какая привередливая! Что попало есть не станет! Вы тут над нею охаете, а она небось на три сажени под землею видит!.. Ты не смотри, что мала, она любого за пояс заткнет! Коров пасти у кого-нибудь, поди, и не уговоришь. Я вот расскажу вам, как у меня нынешним летом... (Тут он рассказал, что произошло у него нынешним летом.) Сидит, выпрашивает, а где-нибудь неподалеку, наверное, сидит мать или отец да поглядывает, много ли дочка наклянчила, — только бы ничего не делать! Ох, и народ пошел, упаси господи!
Девочка выслушала старика, потом вдруг вскочила, скрючилась и, держась за живот, побежала к дверям.
— Что! — крикнул вдогонку человек с мешком.— Мать рядом дожидается или отец?