Она прослезилась.
— А ведь на фотографии он снят совсем недавно.
Кондрат Назаревский перевернул карточку. Штамп на обратной стороне был польский: уездный мастер, видимо, успел приспособиться к новой власти.
— При поляках снимался ваш Анатоль?
— Боже мой, чего вы от меня хотите? Мы ничего не знаем о нашем Толике.
Женщина вышла из хаты. Она спустилась с подгнившего крылечка на маленький, обсаженный молодыми липами дворик, отгороженный от большого низенькой изгородью. Здесь повсюду оставались следы бывшего цветника: в нескольких местах в беспорядке росли беспризорные пионы, шли в ствол стебельчатые цветы; флоксы вперемежку с травой глушили все, что помельче, возле них. Перед самым крылечком лужайкой зеленел мятлик. У забора куры клевали что-то из ковша, а из-за плетня, вытягивая шеи, тянулись к ним индюки и утки.
Кондрат Назаревский видел в окно, как женщина отворила калитку и пошла куда-то за погреб. Кондрат разглядывал комнату. На комоде, покрытом пыльной пожелтевшей скатертью, валялся почерневший огрызок яблока. Стопкой лежало несколько книжек. Одна из них была в твердом переплете с золотым тиснением: «Русские полководцы от генералиссимуса Суворова и до наших дней». Поверх этой книги лежали католические канты в зеленой обложке. А дальше шли менее значительные памятники культуры: «Практический, семейный и для молодых людей письмовник», «Сонник — объяснение сновидений» и «Оракул». Над двумя дверьми висели картины в застекленных рамках. На одной из них — лесная гарь и два тетерева среди сухого вереска; на другой — собаки гонят лося, а охотник целится в него из-за дерева. Картины местечкового обихода, отпечатанные на серой бумаге, копейки по четыре за штуку в довоенное время. На окнах и под окнами стояли горшки с цветами.
Кондрат Назаревский еще раз посмотрел на фотографию Анатоля Скуратовича: молодое округлое лицо, во всей фигуре стремление держаться с достоинством. Видно, об этом только и думал, когда снимался.
Со двора донеслись голоса. Мимо окон прошел пожилой человек, за ним — знакомая уже Кондрату женщина. «Дома все-таки, — подумал Кондрат. — Как же он объяснит, что вдруг оказался дома?»
Однако и хозяин и хозяйка старались об этом не вспоминать.
— Сейчас поедем, — сказал хозяин и взял с комода табакерку.
Лицо его было озабочено. Он мало походил на свою фотографию, висевшую над комодом: там навек застывшая неподвижность, а здесь человек жил, волновался, думал. Он закурил, дал закурить Назаревскому и пошел запрягать. У порога обернулся:
— Беда только, товарищ, что очень неспокойно у нас. В лесу бандиты, а лес у нас кругом, куда ни глянь. Есть ли у вас хотя бы оружие при себе? А то я и ехать побаиваюсь...
Кондрат не поверил про бандитов.
— Есть оружие, нечего бояться!
Покуда хозяин запрягал, женщина принесла хлеба и молока. Она старалась говорить приветливо. Кондрат с наслаждением съел весь хлеб, выпил все молоко. Женщина разговорилась:
— Какое это горе — война! Вот за последние дни сколько деревень сожгли! И сколько людей погибает! Мы, к слову сказать, живем на отшибе и вот который уже год, как стукнет где-нибудь вечером или ночью, так и замираем: кажется, вот идут...
— Кто идет?
— Мало ли кто! Пришли немцы — двух коров забрали. Поляки пришли — телушку взяли.
В хату вошел хозяин.
— Реквизиция была. Скажите, товарищ, а теперь реквизиций не будет?
— Я только не понимаю, товарищ... — вновь заговорила женщина. — Конечно, мы, как говорится, люди простецкие, обо всем спрашиваем. Зачем, к примеру, трогать религию? Царя скинули, панов прогнали, ну и ладно. А религия при чем? Все ж таки без религии нельзя человеку, он все равно что зверь, если не чувствует над собою бога. Человек должен в сердце жалость к другому иметь. А без бога как же он будет?
— Так есть бог, или только нужно, чтобы он был?
— Как же так — нет бога?! Только что веры всякие бывают. А среди них одна должна быть правильная. Вот, скажем, русская вера. В ней больше всего обмана. «Мощи, мощи!» — кричат. Возьмут несколько костей, обложат их ватой, обмажут воском — и кланяйся, и молись! А потом большевики правильно сделали. Как посмотрели на весь этот обман, так и... Ведь и католическая вера тоже всегда над мощами смеялась. Наш Толик, когда был в армии, сам видел эти мощи.
Женщина смутилась. Она пожалела, что лишний раз необдуманно напомнила о своем сыне.
— А вы католики?
— У нас пополам. Я сама католичка, а муж православный.
Тут заговорил хозяин:
— Я всю свою жизнь из хлопот не вылезал. Иному кажется, если у кого что есть, так оно ему с неба готовое свалилось. Мне давно еще, когда я с военной службы вернулся, сам пристав советовал в стражники подаваться. А только я не захотел: натура у меня такая, что не могу я с плетью или со штыком над человеком стоять. А полицейский только тем и кормился. Я люблю с людьми по-хорошему. Жили мы с отцом на участке за лесом — вы, когда шли, видели ту деревню. Я тот участок продал, купил вот этот. Здесь как раз панская земля в сельскую клином врезалась, то и дело потравы случались. Вот пан ее и продал. Денег у меня не хватало, я в местечке было лавочку открыл, а потом стал коров и свиней перекупать. Расплатился с долгами, землю начал людям исполу сдавать, а сам пошел к тому же пану управляющим. Пять лет прослужил, а потом тут построился. Немало труда было положено... Беспокойство-то какое... А теперь все это будто так, до поры до времени... Надо бы постройки осмотреть, изгородь починить... Да вот, может быть, поспокойнее станет: война, разруха...