— Так это ты от страха сейчас бежал?
— От страху, братец...
— А кому это ты позавчера танцы играл?
— Как это — кому? Как всегда... У кузнеца в хате... Вместе с ним. Девчата нас наняли...
— А из хлопцев кто танцевал?
— Да какие нынче хлопцы! Не стало хлопцев! Все в армии. А если кто дома остался, так это какой-нибудь ледащий, в солдаты не годный. Был Ярмолицкий Степка, так ведь он глухой... Был Шевцов Макар — хромой. А то все подростки... Какие там хлопцы! Они и девку-то обнять толком не умеют. Поверьте, братец, не вру.
— Нет, врешь, скотина старая! А что это за парни пришли под конец вечеринки и танцевали с девчатами?
— Не знаю. Их было человек пять. Говорили, что новобранцы, что их в армию гонят, их год подошел, раньше они, мол, дезертирами были, а теперь явились. В город, говорили, гонят их, а ночевать остановились в Тетеревцах. Вот они и зашли на танцы — тут ведь всего четыре версты.
— А почему у них оружие было?
— Этого я, братец, не приметил.
— Врешь! А не красноармейцы ли это из отряда Назаревского?
— Откуда же мне, братец, знать? Как будто нет. Они ведь не в шинелях, а в кожухах да в свитках.
— А пожилые среди них были?
— Право, не скажу... А кто же вы, братец, такой, что все знаете? Про кожухи Ярмолинского и про позавчерашние танцы...
— Все еще меня не узнаешь? Присмотрись получше.
Портной набрался смелости и подошел поближе.
— Братец ты мой, как же ты меня напугал!
— А какого черта я мог знать, что это ты?
— Вот и я, братец, так же.
— Не этот ли самый кожух ты шил? Сзади клин из желтой овчины.
— Он самый, братец, тот самый кожух. А только как же так? Я думал, ты в Красной Армии.
— Где там! Нас тут трое, зимуем в лесопилке, а весной, когда потеплеет...
— А-яй, что я слышу! А твой отец, когда я шил кожух, говорил, что ты в армии.
— А если чужие люди станут спрашивать, не знаешь ли, где дезертиры прячутся, скажешь, что меня видел?
— Упаси бог! Выдумал тоже!
— Будешь молчать?
— А какой мне интерес говорить? Меня не язык, а руки кормят.
— Ну, смотри! Нас тут трое. Зимуем в лесопилке, а то дома страшно. Но если ты кому-нибудь хоть полслова скажешь, со света сживем!
— Кому ты говоришь? Что я, сам не знаю, что ли?. Не дурной я, кажется.
— Ну, помни! А как там у вас, за Двумя Хатами, большевики стоят? А в Тетеревцах красноармейцев много?
— Я там недели две назад был — у Патиевского и у Лагуты кожухи чинил. Ни одного солдата не было. А теперь не скажу — не знаю.
— А ведь там третьего дня отряд Назаревского стоял, и к тебе переодетые красноармейцы танцевать приходили.
— Вот оно что! — искренне удивился портной. — Может, и правда... То-то, гляжу, никого в лицо не знаю.
— Спрашивали они что-нибудь? О чем говорили?
— О чем же им говорить? Прежде всего пустились в пляс. Потом, кто половчее, выбрал себе девку и стал за ней ухаживать. Ну, а уж к концу, когда мы с кузнецом марш заиграли, один потихоньку спросил у меня, не слыхать ли тут про дезертиров и бандитов.
— Ну вот, теперь вижу, что ты правду говоришь.
— А когда же я кому врал, братец? Я ответил, что ничего не слыхал. Да и правда, разве я что-нибудь слыхал? Ничегошеньки, братец.
— Ну, помни! Ежели кто через тебя дознается, что мы тут зимуем, голову свернем! Ступай!
Портной пошел. Он боялся оглянуться. Ему хотелось сжаться, стать поменьше, скрыться. Казалось, что сын Ярмолинского идет за ним следом и вот-вот опустит обух на его голову. «Хоть бы он меня не тронул, а я-то его трогать не стану...» Однако портной думал так только до тех пор, пока не выбрался из кустарника. Когда глазам открылось поле, а невдалеке замигали огоньки Двух Хат, голова его заработала по-иному: «Ишь ты какой ловкий! Голову мне свернуть собираешься? А за что? За то, что твой батька пожаловал мне жбан тухлой капусты? Я с тобой рядился новый кожух шить, а ты мне еще четыре старых латать подсунул! Ах, чтоб тебе лекари рожу латали! Ишь ты богатей сермяжный! Он мне голову свернет! А что тебе моя голова, дорого, что ли, обходится? Хлебом ты ее кормишь? Я у тебя за весь мой век ничем не поживился. Это ты, если на работу наймешь, все норовишь облапошить!»
Так рассуждая, портной подошел к Двум Хатам. Было еще не поздно. Мороз крепчал. Из деревни за болотом доносились голоса. Портной остановился уже на своем дворе и, думая все о том же, прислонился к забору. Успокоившись, он уже собирался войти в дом, когда услыхал позади себя шаги. От своего гумна шел сосед-кузнец.
— Вот хорошо, что ты пришел, — сказал кузнец.— А я уже боялся, что ты на хуторах заночуешь.