«Если только окажется хотя бы малейшая связь между тем, кто здесь отдыхал, и трупом и деньгами, то, значит, все это — дело рук здешнего жителя, который все здесь хорошо знает. Значит, это он же и землю возле пня раскапывал. Но для чего он убил Седаса, если это и в самом деле Седас? Не поделили награбленных банковских денег? Ага! Так вот кто ограбил банк! Это он! Он сюда явился. Мои мысли могут помочь следствию. Может быть, сказать? Может, помочь следователю? В самом деле, пойду и расскажу. И жена будет довольна — это ей по душе. Она, помню, и в детстве такая была. Сколько же прошло с тех пор? Лет десять? Ну, да что там вспоминать! А если я следователям скажу, а они захотят и меня в это дело впутать? Следователь — не свой брат... Но я-то ведь ни сном, ни духом не виноват! Никакого отношения к этому делу, да и вообще ни к какому недоброму делу, не имею. А то, что я раньше их землю возле пня поковырял, так кто об этом может знать? Пень-то ведь никому не скажет! Все будет как в могиле. Да и что в этом плохого? Наоборот, я врагу, гаду мерзкому отомстил. Пойти и сказать следователям свои мысли? Пойду и скажу!»
Вдруг он увидал деньги. Уже не трехсотрублевую пачку. Тут пахло не сотнями, а тысячами. Несколько пачек, связанных вместе тонким шпагатом. Так завязывают деньги в банках. Пачка эта, большая и толстая, была прикрыта с одного угла мхом, на котором, возможно, лежала чья-то голова. Под мхом был слой прогнивших хвойных игл, и пачка провалилась, когда на нее нажали, так что сверху виднелся один лишь угол. А вся она ушла в яму. Можно было представить себе, что человек, когда лег, нажал боком или плечом на пачку и вдавил ее в трухлявый пласт мха, хвойных игл и земли. Сам ли он нарочно это сделал, желая избавиться от этих денег, или просто потерял их, выронил из кармана, вернее — из мешка, когда кинулся наземь, — об этом трудно догадаться. Однако Михал Творицкий, по правде сказать, сейчас не очень задумывался над этим. Волнуясь и бледнея, он вытащил из провала пачку. Она была тяжелая. Сколько тысяч? Или десятков тысяч? Или сотен тысяч? Разве можно было такие деньги бросить нарочно? Значит, потерял... Значит, был очень встревожен, взволнован, устал?..
Уже позднее, много недель спустя, Творицкий вспоминал и признавался, что в тот момент, когда он под полой своей одежды нес деньги, он отлично знал и понимал, что делает; он здраво и осмысленно рассуждал об обстоятельствах, при которых здесь могли оказаться эти деньги. Возможно, что именно сильное возбуждение обусловило эту ясность мысли, ибо, как рассказывала потом его жена, Михал никогда не отличался особой логичностью рассуждений. Самое большое, на что он был способен,— это упорно держаться того, что казалось ему правдой. Но рассуждать о том, является ли данная правда правдой на самом деле, он был небольшим охотником.В этом смысле он был полной противоположностью своей жене. Она предвидела, что может случиться завтра, представляла себе, как может обернуться дело послезавтра. Она думала о том, что на месте, где сегодня пробивается молодая поросль, спустя годы вырастет лес. А Михал воспринимал мир таким, каким видел его в данную минуту.
Мир! Мир, в котором живет и который видит человек! Теперь он не страшен! Теперь, есть спасение! Пускай будут войны и тревоги, — сильный спасется от беды! Сильному легко будет спастись, слабому — трудно, а самый слабый не выдержит и погибнет. А я теперь сильный!
Такое чувство переполняло его душу, когда он нес найденные деньги.
Но чем ближе подходил он к дому, тем больше охватывала его тревога. Вдруг вся эта история начинала его угнетать и мучить. В одно мгновение радужные краски сменялись мрачными, потом снова начинали светлеть. Так бывает у слабовольных людей. У сильных же это случается в моменты серьезных потрясений, когда от самой силы их натуры мало что остается.
Михал Творицкий тихо вошел в дом и виновато посмотрел на жену.
— Где это ты пропадал целый день?
— Всякие дела...
— Опять ты стал какой-то странный. Прячешься, мало говоришь. Люди видали, как ты бросил пахать и зачем-то в лес пошел... Ты что, опять деньги ищешь?
Слова эти попали в цель. Она вспомнила про трехрублевки, которые он ей показывал, и сказала это в шутку, а он побледнел и растерялся. Однако тут же взял себя в руки и крикнул:.
— Убирайся к черту!
Она встревожилась: может быть, и в самом деле деньги ищет, если так смутился, а потом стал почему-то кричать. Вдруг ее потрясла мысль, которой она и сама не верила: а не причастен ли он сам к этому убийству? Что с ним творится? Ее обожгло воспоминание о том, что тогда, поведав ей новость о трупе и найденных трехрублевках, он сказал: «Чтоб никому ни слова!» Но ведь она так и не узнала, о чем ей следовало молчать!