— Мама, почему тата не приезжает? — спросила Слава.
Мать ничего не ответила. Две слезинки покатились по щекам, да так и застыли. Зося тут же взяла себя в руки. Если до сих пор она временами испытывала колебания и неуверенность в своем отношении к мужу, то теперь с этим было покончено. «К Назаревскому я не пойду, пусть сам сюда приедет». Она чувствовала к нему что-то вроде обиды: «Может быть, это так и надо в его положении, но все-таки почему он молчал, когда я у него несколько раз спрашивала? Тот Назаревский, который когда-то ехал с фронта, раненый и больной, был другим».
Назаревский приехал как раз во время таких размышлений. Снова его автомобиль тихо остановился возле хаты. Она ему сказала:
— Вот деньги. Я их не вынимала, оставила так, как нашла.
— Больше нигде нет?
— Не нашла. Искала везде. Больше искать негде. Разве что где-нибудь в поле. Но за такие поиски я не возьмусь.
— Что вы обо всем этом думаете?
— Думаю, что верить ему нельзя, если он будет утверждать, что эти деньги — последние. Коль скоро он все время мне лгал... Надо добиваться, чтобы он сказал, где еще спрятаны деньги. Не то пусть докажет фактами, а не пустыми словами, что больше у него денег нет.
Лицо Назаревского прояснилось. Он протянул Зосе руку.
— Теперь я вам верю во всем! Я приехал недавно, чтобы помочь следствию. Просматривал протоколы его показаний. Он все время твердит одно: нашел несколько трехрублевок, а потом триста рублей. И все. И больше ничего он не знает. Подумайте, не можете ли вы еще что-нибудь вспомнить по этому делу?
— Я и раньше много думала, но ни до чего додуматься не могу.
— Знаете, это крупное дело! Нестерович, старый партизан, орденоносец, заслуженный человек, начальник всего строительства, попал в такое положение, что не позавидуешь! Часть работ остановилась на два месяца— нечем было платить рабочим. Люди начали расходиться. Потом заново собирать пришлось. Только такой человек, как Нестерович, смог не допустить до паники и развала. Напортил какой-то мерзавец! Если бы точно знать, что убитый — это Седас, тогда можно было бы рассуждать более уверенно. Вы ничего об этом не знаете?
— Нет! Ни от кого ничего не слыхала и сама догадаться не могу.
Этот разговор воскресил в памяти Зоси прежнего Кондрата Назаревского, красноармейца, которого она встретила в первые годы своей молодости. Когда он вышел из дому и уехал, она почувствовала себя одинокой.
Зося словно чего-то ждала. В настроении ничего не менялось. Ни за что не хотелось приниматься — так потрясло ее это дело. Ждала, чтобы скорее прошла зима, хотя о том, что будет весной, у нее ясного представления не было. Вместе со Славой она старалась как можно чаще бывать на людях — это было для нее разрядкой. Она записалась в колхоз, сдала все, что полагалось, и начала ходить на работу.
Из тех, кто вел дело Михала Творицкого, а стало, быть, и все дело, никто не мог сказать, закончено ли следствие или нет. Если считать, что следствие закончено, то приходится согласиться с тем, что ничего не выяснено и неизвестно, за что приниматься дальше. Ясно было одно: именно с Михала Творицкого и следовало начинать разбор дела. Деньги нашли у него, жене и следователям он все время лгал. Кто мог ему верить? И у работников следствия сложилось твердое убеждение, что ему кое-что известно и что он мог бы помочь распутать дело. На первых порах он говорил: «Я, мол, человек темный, разве мог я разобраться, как лучше поступить?»
— Вам жена говорила, как поступить.
— Мало ли что она говорила! Ей все нипочем. Она такая.
— Какая?
— День прожила, и ладно. А что я ребенку оставлю? Чем он жить будет? У него вся жизнь впереди.
Потом он начал рассказывать о своем детстве, о том, как тяжко ему приходилось, как он привык сил не щадить на работе.
— Я человек работящий, никому плохого не делал, я пот проливал.
— Это мы знаем, что вы пот проливали, знаем также, что вы сделали то дурное, что сейчас отрицаете. Вы повредили большому делу тем, что не отдали деньги.
— Это тремя-то сотнями повредил?
— Вы лжете!
— Нет, не лгу.
— Вы это по чистой совести говорите?
— Да, по чистой совести.
— А это вы когда-нибудь видали? — следователь показал ему телогрейку с деньгами, засунутыми под грязную вату. — Нам все известно. Надо только, чтобы вы сами обо всем рассказали нам. Это уменьшит вашу вину.
Творицкий смешался: