— Да, тот. Ну, и где же он был, когда Иринка осталась без таты?
— На войне. Он бил там буржуев.
— А Иринка что делала?
— Ты мне не даешь рассказывать. Иринка была беспризорница. Бандиты сожгли дом, где Иринка жила, и тогда она пошла ночевать на вокзал. Мама, бандиты — это буржуи?
— Буржуи.
— Иринка была больная и хотела кушать. А один дядька, такой самый противный, как буржуй, начал говорить, что Иринка хитрая и чтобы ей не давали кушать. А была там еще маленькая девочка Зося. Ей стало жалко Иринку, и она закричала на того дядьку гадкого, чтоб он убирался вон и не говорил так про Иринку.
— Погодите-ка, ведь это же и в самом деле так было! — сказала Ирина и даже остановилась, в недоумении глядя на Зосю.
— Это я была там на вокзале.
— Да, да, вы все это мне напомнили. А потом на крыльце меня держал на руках красноармеец, а какой-то парнишка подошел и сказал, что брат, наверное, меня не любит, если бросил одну, и сам пошел воевать.
— Это был Творицкий.
Слава вошла в роль рассказчицы:
— А потом красноармеец забрал Иринку и отвез к брату, и тогда перебили всех буржуев. И Иринка стала подрастать.
— Славочка! — Ирина прижала к себе девочку.
С этой минуты у Ирины возникло и стало нарастать чувство большой нежности к Славе. Теперь она не спускала девочку с рук и шла быстрей. Зося старалась не отставать. Ирина знала, где живет Зося, но повернула в сторону. Зося хотела взять Славочку. Ирина сказала: «Только на минутку зайдем!»
В одной из бывших хуторских хат жил Нестерович. Он был дома. Ирина вошла с девочкой на руках.
— Антон Павлович! — заговорила она сразу. — У этого ребенка уже складываются в голове не то сказки, не то легенды даже о моем поколении, обо мне, а не то что, скажем, о моем отце. Беспризорность, голод, сиротство — все это для нынешних детей будет только страшный рассказ о далеком прошлом.
Славу усадили за стол, начали угощать, и она еще раз, уже с новыми, неожиданными вариациями, рассказала о беспризорной Иринке.
— Не будет она любить прошлого и никогда на него оглядываться не станет. Она будет любить свое настоящее. Нам нужно научить ее ненавидеть пережитки мрачного прошлого. Но для этого надо, чтобы она знала это прошлое таким, каким оно было! — сказала Ирина.
Это был вечер своеобразного единения трех человек— Антона Нестеровича, Ирины Назаревской и Зоси Творицкой. Вернее, Зося Творицкая присоединилась к первым двум. С ними была Слава — ребенок, Слава Творицкая.
Нестерович проводил своих гостей и медленно возвращался домой. Был уже поздний час. Лес молчал. Светили звезды. В воздухе веяло весной. Нестерович стоял перед лесной просекой. Далеко тянулась полоса звездного неба над болотом. Вода сильнее шумела у берега. Там, где выводили стены, горело несколько фонарей, ярко освещавших красные ряды кладки. Рельефно выделялась фигура в желтом кожухе с винтовкой в руках — караульный. На высоком холме светились восемьдесят четыре окна двух первых бараков. Оттуда доносились звуки гармоники и хорового пения — там никак не могли угомониться. Нестерович стоял и думал: «Это еще только начало. Надо, чтобы за этот год стало ясно, что не болото господствует, а над болотом господствуют!» Он словно чувствовал тяжелую и неподатливую силу дикого простора. За бараком едва вырисовывался черный силуэт Двух Хат. Теперь там стояла одна только хата, в которой он прожил свои молодые годы. «Скоро в хате потолок провалится. Уже две подпорки поставили».
Поднимался ветер, тянуло острой свежестью. Запах просторов ударил Нестеровичу в лицо.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Около года потребовалось для того, чтобы все окончательно выяснилось. Тогда всем стала понятной и причина несчастья с портным на строительных лесах и то, что Слава так испугалась «дядьки с черными усами». Тогда начали вспоминать, что «Наумысник и в самом деле держал себя не так, как все». Вспомнили, например, что он неизвестно зачем лазил несколько раз на леса и выводил стену вместе со всеми. «Кладет, бывало, кирпичи час, а может быть, и больше, и никто ему за это не платил. И всегда делал это во вторую смену. Правда, в это время он был свободнее, так как в первую смену работал на кирпичном заводе. Однако такое распределение времени, очевидно, было рассчитано на то, чтобы не встретиться на лесах с портным». (Он работал в первой смене.) Наумысник говорил, что кладет кирпичи, чтобы напрактиковаться. Но практиковаться ему было незачем, — кирпич и без того был послушен его опытным рукам. Все это выяснилось и припомнилось позднее. А пока что Наумысник считался одним из лучших работников, и «сам Нестерович не мог под него подкопаться». Нестерович и в самом деле питал какое-то смутное, нехорошее чувство к Наумыснику. Откуда оно шло — трудно сказать. Никаких фактических оснований для этого не было. И тем не менее оно все время тлело. Больше всего это чувство поддерживалось тем, что Наумысник всегда искал случая похвастать перед Нестеровичем бывшим своим батрачеством и даже своим участием в борьбе с оккупантами. В чем выражалось это участие, определенно никогда не говорилось, Наумысник отделывался обычно намеками и полусловами: «Что, мол, говорить о старом! Мало ли у кого какие заслуги!» Наумысник предпочитал рассказывать Нестеровичу о делах на кирпичном заводе. Дела шли здесь неплохо. И все же Нестеровичу не нравились постоянные намеки Наумысника на ангельскую чистоту его особы. Слишком уж часто Наумысник доводил до сведения Нестеровича, что привелось ему погоревать на белом свете. Это и вызывало неприязненное чувство.