— У меня молоко, пане мой, через центрифугу пропускалось бы...
— Сколько батраков было у вас до войны?
— Не больше двух.
— А теперь?
— А теперь один пастушок остался. Он у меня и зимой работает, но за это я ему отдельно плачу. Отец его рад: хоть сколько-нибудь малый заработает. Я его не обижаю, хлеб даю. Бедность, не дай боже! Раздетые, голодные... Сердце за них болит! В поле у меня сын работает. Учиться ему война помешала. Так и остался ни при чем, бедняга. Ждали, пока там все уляжется, а он уже перерос... Я-то думал моего Анатоля в доктора выводить, ан не вышло. Время такое. Четыре класса гимназии прошел, да вот из-за сумятицы пришлось бросить... А места у нас хорошие — хвойный лес, речка, хоть и небольшая... Был бы у нас доктор — ух, что бы мы могли тут сделать! Я больницу построил бы собственную, а сын всем заправлял бы. Фельдшера при нем...
— Свои! — не выдержал Кондрат Назаревский.
— А что же вы думаете? Человек с головой мог бы...
— Разбогатеть можно было бы, имением обзавестись.
— И очень просто!
— А вы лучше лошадь погоняйте, мне надо скорее доехать.
Скуратович взглянул на Кондрата и умолк. Лес то уходил вдаль, к горизонту, то снова подступал к дороге. На пути все чаще попадались лесные пожарища, болотные островки, поляны. И повсюду выступал торф. Казалось, вся земля чернеет торфом. Лес начинал мельчать. Все торф и торф. В наиболее низких местах рос сухой хвойник, кривой березняк, ольховый кустарник. Потом дорога снова пошла под гору, и снова потянулись к небу стройные сосны.
— Эх, лес... болота... — заговорил опять Скуратович.— Это все княжеские леса. Кабы не война, паны принялись бы болота осушать. Хороший лес оставили бы, а дрянной выкорчевали и распахали бы там поле. Не узнать бы нашу местность тогда! Хотя и то сказать, всякие были паны. Иной не мог иначе жить, как по старинке. А старые паны как жили? Разъезжали в собственном фаэтоне и знать ничего не хотели! А там батраки ковыряли их землю. Ныне другое время. Народу стало больше, а имения — помельче. Некоторые паны и вовсе распродали свои имения, потому что довели их до ручки, не умеючи хозяйничать по-новому. Другое время настало. Новые паны стали появляться. Вот Хурс... Может, слыхали? Свиноторговец. Этот любого прежнего помещика, как говорят, с женой и детьми купить может, потому что знает, как по нынешним временам на свете оборачиваться надо. Он практик. Или Кандыбович! Купил для начала захудалое именьице и так с него, паночек мой, разбогател, что большие деньги нажил. Тогда стал скупать имения покрупнее. На целую губернию расселся, еще чуточку, и — Радзивилл! Это уже настоящий пан, хоть и Кандыбович. Этот не выедет в фаэтоне и на лошадях с белыми лентами в сбруе... Этот на автомобиле катит и без шофера, сам. Ходит в высоких сапогах, по болотам лазит; увидит — соломинка валяется, ткнет в нее палкой и у батрака из жалованья рубль вычтет за непорядок. Этот рублем бьет. Он эконому не верит. Чтобы проверить землю, сам за плугом ходит до поту, с батраком наравне. Глядя на него, и помещики, которые старины держались, стали за ним тянуться. Автомобили, к примеру сказать, себе завели. Да что от такого хозяина толку, когда он перстенька с белой ручки не снимет. Без лакея цветочка паненка не сорвет. Какая же ему корысть в автомобиле? Автомобиль имения не спасет. Все равно придется его спустить тому, кто по-новому живет. Кабы не война, тут бы какой-нибудь Кандыбович так развернулся! Хотя и то сказать, ни Хурсу, ни Кандыбовичу война во вред не была. На целую армию фураж поставляли. Озолотились. Да и не один же Кандыбович помещичьи земли скупал. Покупал и народ. Кабы не война, я бы и сам какую-нибудь волоку прикупил бы. Разбогател бы народ. А богатые хозяева сколотили бы товарищество, болота осушили бы, машины завели. При богатом и бедняк кормился бы, копейку зарабатывал... Мог бы чем-нибудь попользоваться — если не у пана, так у зажиточного хозяина. Не всякий пан имеет жалость к человеку. И то, что их встряхнули, — поделом им! Все себе было подобрали. А народ как же? Уж если имения, так я бы их небольшими делал — десятин шестьдесят — и хватит. Пускай бы каждый, кто может, себе наживал...
Уверенный в справедливости своих суждений, Скуратович и мысли не допускал, что человек, которого он везет, смотрит на вещи по-иному. Спохватывался он лишь тогда, когда человек этот вставлял свое слово. Вот и теперь Назаревский заметил:
— Тогда бы у вас уже было много батраков?
— Кто знает! Разве может человек знать наперед?
Скуратович как бы смутился. Назаревский вдруг увидел его во весь рост. Он даже удивился, почему этот человек в него не стреляет, а везет на своей подводе. Такое сложилось у Кондрата Назаревского впечатление.