— Отстань, никогда я ничего не подписывал!
Наумысник насторожился, услыхав знакомый голос.
Покуда он в тревоге старался вспомнить, кому принадлежит этот голос, Нестерович начал громко читать: «Дана сия ударнику Наумыснику...» Он прочел всю справку.
— Ну, иди, подписывай. Тут и сам Наумысник сидит.
Портной вышел из полосы тени, стараясь разглядеть наконец пресловутого Наумысника. Тот, увидав портного, шарахнулся в сторону.
— Вот это и есть Наумысник? — протяжно произнес портной, протирая глаза и самому себе не веря. — Нестерович не спускал глаз с обоих. — Вот он, оказывается, какой! Хорош Наумысник! Бог ты мой, что ж это такое творится? Здорово, Степуржинский!
И протянул ему руку. Но вдруг о чем-то подумал, нахмурился, стиснул зубы и отступил на шаг.
— Это ты, стало быть, Наумысник?
Так портной и остался стоять несколько минут, охваченный новой и неотвязной мыслью.
2
Это и в самом деле был Степуржинский. Портной не ошибся. И тем не менее он не так уж и удивился. Случись это раньше, в обычной для него обстановке, портной охал бы, раскачивался и беспрестанно повторял бы: «Браточка, и что ж это на свете творится!» А сейчас портной привык ко всяким неожиданностям: стояла испокон веку хата — ее развалили; был он всю жизнь портным — стал каменщиком; раньше тут вековали Тетеревские гати и торчали на солнце Две Хаты, а теперь создается нечто небывалое: узкоколейная железная дорога, шоссе, корпуса каменных домов, и везде полным-полно рабочих. Сам он, когда ходил по свету, чуть ногу натрет — устилает, бывало, сапоги соломенными стельками, а тут свалился с высокой стены и думал только о том, как бы выжить. Думал, что сын будет бродячим портным, а дочь выйдет замуж за какого-нибудь гонтаря и будет примешивать к молодой коре покупную муку. А на деле оказалось, что сын — инженер, а дочь — врач. Все изменилось на свете, и портной утратил способность удивляться.
В первую минуту он было протянул Степуржинскому руку. Однако тут же спохватился, отступил на шаг и повысил голос. В голове возникла ясная, логическая мысль: «Вот, стало быть, кто развалил мою хату! Черт с ней, с этой лачугой, но зачем он это сделал? Когда я шил у него кожухи, то рассказывал, откуда я родом, рассказывал про эту местность, про здешних людей. Он знал, что я местный, что в последнее время здесь пустует моя хата. Значит, боялся, как бы я его не узнал, когда явлюсь сюда? А если хаты не будет, то хоть и явлюсь, да, не имея крова, снова уйду отсюда?»
— Врешь! — закричал портной. — Я тут нашел приют, да такой, какой мне и не снился никогда!
— Какой приют? — спросил Нестерович, видя, что портной замолк, как человек, уверенный в том, что он все сказал и что всем это ясно.
— Я же сказал...
— Может быть, ты подумал, а не сказал...
— Может, и подумал. Я же говорю...
И портной поделился своими мыслями. Нестерович видел, что Степуржинский уже давно не сидел, он стоял, прислонившись к шкафу, белый как полотно. Нестерович прервал портного:
— Может быть, ты ошибся? Ведь это же Наумысник, а не Степуржинский..,
Нестерович с большим интересом следил за своими гостями.
— Значит, переменил фамилию. Потому что он кулак. Я у него кожухи шил, видал. Хаты мне не жалко, но за что ты меня с лесов скинул?
— Я тебя скинул с лесов?
Прямых доказательств, конечно, не было, тут можно было только строить более или менее вероятные предположения. Тем не менее и портного и Степуржинского удивил тон Нестеровича:
— Знаешь, — посмотрел на портного, — может быть, и так: ты узнал человека, человек — бывший кулак. Мы все это разберем. Однако кулак этот нам не вредил. Наоборот, он ударник. Бросаться полезными людьми мы не можем. А что касается лесов, так это доказать надо, а говорить так... Проверим, посмотрим, постараемся найти факты... («Хитрит, или искренне говорит?» — думал Степуржинский.) Если будут факты — ясно, что церемониться не станем и постараемся разобрать, для чего и почему это было сделано. Посидите минутку, я скажу, чтобы чай подогрели.
— Маня! — крикнул он жене. — Подогрей нам чай.
И, взяв чайник, быстро вышел в кухню и тут же вернулся:
— Сейчас будет чай.
Степуржинский уже сидел на своем прежнем месте, стараясь выглядеть спокойным.
— Ну, что теперь будете со мной делать? — спросил он с напускной небрежностью.
— Я, кажется, ясно говорил.
— Ну, мало ли что говорил... Разговоры разговорами, а я когда-то был кулаком. — Тут он повысил голос, поднялся с места. — Однако никто против меня слова не скажет, я вырвал из себя кулачество. Что было, то прошло. Я жил зажиточно, но советской власти не вредил. Я помогал ей. А теперь ты видишь мою работу здесь. Я ударник и бригадир, и работа моя у всех на виду. А что ты бросил мне страшное слово, будто я тебя с лесов скинул, так ты изволь доказать это фактически, а не зря поклеп возводить! Ты слов на ветер не бросай, за это отвечают!