По этой причине они никак не могли договориться. Наумысник материалов не давал, а Черпакевичу было важно получить материалы и оставить здесь Наумысника, пока его не сменит кто-нибудь другой. Так Черпакевичу было приказано. Наумысник же все больше забирал Черпакевича в свои руки. Было уже за полдень, когда они наконец заговорили спокойней. Время от времени разговор их все же прерывался вспышками злобы.
Разговорившись и успокоившись, они почувствовали себя очень близкими людьми. Как-никак, оба находились в чуждой им стране, где люди думают иначе, где мысли даже самых отсталых, темных и несознательных людей за последние годы приняли иное направление; где даже самые закоренелые чувства старого мира у людей обрели новое качество, нередко противоположное прежнему. Наумысник все это видел сам. Тем не менее он пронес через все это время свою мечту.— быть снова тем, чем был прежде. И в минуты, когда он начал говорить с Черпакевичем спокойно, он очень остро почувствовал себя в окружении враждебного ему мира. Черпакевич тоже не был спокоен. Меньше всего, в сравнении со всем прочим, его тревожил Наумысник. Он все же чувствовал себя далеко, больше чем за сто верст, от той земли, по которой мог ходить свободно. Здесь, с Наумысником, он был словно на маленьком островке, вокруг которого бушуют волны. Вот почему и Наумысник и Черпакевич после озлобленного разговора почувствовали, что могут побеседовать по-дружески и даже интимно (правда, не до конца, а в известной мере хитря друг перед другом). Элементы этой хитрости можно заметить хотя бы в том вопросе, который Наумысник задал Черпакевичу и с которого начался у них интимный разговор.
— Я с самого начала знал, кто убил Седаса. Да только что мне! У меня свое дело. Однако нет-нет да и думалось, что убивать Седаса, пожалуй, ни к чему было.
— Да я и не хотел его убивать. Я только вышел из себя и ударил его каким-то суковатым обрубком, попавшимся под руку. Он стиснул мне горло, стал трясти и кричать как сумасшедший, а ты понимаешь, что значит в такую минуту крик поднимать! Ведь этак можно было на след навести и все дело погубить! Что мне оставалось? Я схватил что попало под руку, и то только после того, как он взял меня за горло. Ударил — и угодил по голове, возле уха. Он тут же свалился, и дух вон. Я потащил его с дороги и спустил вниз, к ручью. Признаться, я едва на ногах стоял от усталости. Снял я с Седаса ту часть денег, которую он нес, и присоединил к своим. Стало очень тяжело. А я и без того намучился с этим старым дураком. Вспомнил местность, лес, тропинки... Все осталось по-прежнему с тех пор, как я в последний раз тут проходил. Между тем начало светать. Чтобы не свалиться с ног, присел на сук передохнуть. Он обломился. Так я и остался на земле. Потом лег, положил деньги себе под голову, нагреб под себя моху. Пролежал так целый день, а вечером взял с собой только часть денег, чтоб показать, что дело сделано. Идти надо было далеко, медлить нельзя. А дорога волчья. Через два дня я был уже по ту сторону.
— А теперь скажи по совести: помнишь, когда ты отсюда уходил совсем — тогда, давно, ты два дня просидел у меня в хате, прежде чем исчезнуть. Ты считал, что больше сюда не вернешься? Чего ты тогда дожидался? И кого это ты высматривал, когда можно было прямо идти в твою сторону? Дорога была свободна. Я тогда говорил тебе об этом — ведь только возле хутора тебя подстерегали. Чего же ты ждал?
Черпакевич вздохнул и сказал:
— Ты сукин сын! Ты как меня встретил в те дни и вот сегодня, здесь? Ты черт знает как ведешь себя. А нам надо друг за друга крепко держаться.
— А я что говорю? То же самое...
«Поговорю с ним по-дружески — может быть, отдаст материалы. Какой мне смысл выдумывать и врать ему?» — подумал Черпакевич и сказал:
— Из-за этого и вышла история с Седасом. Старик совсем было с ума спятил. Когда его посылали сюда со мной, я, по правде говоря, думал, что тут что-то не так: зачем такого старика тревожить? Дорога трудная, условия неизвестно какие. Сидел бы на месте, терся бы возле панов, вынюхивал бы большевистский дух у мужиков и докладывал бы об этом кому следует! Так нет, пустился в дорогу! Потом только я узнал, что он чуть ли не полгода упрашивал, чтоб его сюда послали. Таким порядком легче пройти, дорогу покажут. А ему тут нужно было побывать. Да и мне в эти места непременно требовалось наведаться. Скажу тебе прямо: когда я сидел в лесу и приходил домой, отец показал мне место под нашим дичком в поле. В этом месте, сказал он, я завтра зарою золото. Полный горшок. Эта штука никогда в обиду не даст. Все можно потерять, а этого держись, из рук не выпускай!