— Погоняйте! — сказал он с презрением. — Этак мы и до вечера не доберемся.
Скуратович так же презрительно, но покорно стегнул коня.
Измученное войною и раной, тело Назаревского просило покоя. Он стремился скорее доехать туда, где сможет отдохнуть и подлечиться. Скуратович молчал. Кондрат облокотился на солому, прилег. Локтем прижал солому ко дну телеги. Так было спокойнее ехать. Дорога медленно уплывала.
Только на следующий день Кондрат Назаревский увидел свой родной городок. Он не узнал его. Каменные дома, которых в городе было немного, разбиты снарядами, на месте деревянных — торчали обгорелые стены. Чернели опаленные ветви садов. Люди ютились на улицах. Ворохами грязного тряпья выглядели детские постели. Убитые горем женщины никак не могли прийти в себя. Люди собирались кучками, не в состоянии еще приняться за какое-нибудь дело. Кондрат шел по улице, никого ни о чем не спрашивая. Ему и так было ясно: война, отступление неприятельских войск. Он дошел до конца улицы. «Каков сейчас отец? Как они встретятся?»
Две стены маленькой ткацкой фабрики сожжены и разрушены. «Стало быть, теперь уже отцу, старому ткачу, работы не будет», — думал Кондрат, сворачивая к ветхому деревянному дому. На пороге в сенях он встретил девочку, на вид лет восьми. Она что-то несла в аккуратной корзинке из крашеных лучинок. По этой корзинке Кондрат и узнал ее.
— Ирка! Иринка! — крикнул он. — Сестренка!
Девочка сначала не узнала его, а потом обрадовалась и заволновалась.
— Ты подросла, Иринка! Куда это ты с кошелкой?
Она приподняла полотенце, закрывающее корзинку, и он увидел бутылку молока, кусок хлеба и половину серого коржа.
— Наш тата в больнице. Его офицер шомполом... знаешь? Проткнул.
— Ну, говори! Поправляется?
— Не знаю. Доктор говорит, что поправляется.
— Пойдем вместе.
На базарной площади сохранилось несколько домов. В одном из них помещались революционный комитет, военкомат, Чека. Словно сквозь туман, читал Кондрат самодельные, кое-как намалеванные черным на фанере вывески. Наконец добрались и до больницы. Он шел следом за сестрой. Она повела его разгороженным двором к третьему дому. Он все шел за нею. Иринка вошла в первую палату, где лежал отец. С удивлением обвела взглядом одну за другой все койки. На той, где она привыкла видеть отца, лежал кто-то другой, незнакомый.
— Где же тата? — спросила она.
Женщина в белом халате уткнулась в газету и, помолчав, неохотно ответила, стараясь не смотреть на девочку:
— Его перевели в ту палату.
Иринка повела Назаревского в другую палату. Но и там отца не было. Они вернулись.
— Его там нет, — сказала Иринка, снова оглядывая койки.
Женщина в белом закрыла лицо газетой. Потом она медленно поднялась, как бы для того, чтобы поправить больному подушку. Иринка стояла растерянная. Минуты три царило гнетущее молчание. Наконец один из больных поднял голову:
— Скажу тебе, дочка, правду. Помер недавно твой батька.
Кошелка с едой выскользнула из рук Иринки. Пролилось молоко, бутылка с грохотом покатилась в угол. Теперь уже Кондрат повел сестру — они поменялись ролями. Он взял Иринку за руку, но она вырвалась и побежала к корзинке. Потом сама подала брату руку, и так они вышли из больницы. В морге увидели отца. Иринка словно онемела. До самого вечера лицо ее не высыхало от слез. Брат не утешал ее. Он отослал сестренку домой, а сам начал хлопотать, превозмогая боль во всем теле.
Отца он похоронил на следующий день утром. Вернувшись с кладбища, сразу же лег в постель. Из всей семьи у него теперь осталась одна Иринка.
Жили они в старом доме, низеньком и сыром даже в летнюю пору. Трухлявые стены просторной комнаты были изнутри обмазаны небеленой глиной. Русская печь занимала много места. Два окна глядели во двор, а сени были общие с соседней квартирой. В этой квартире было много детей, были там и однолетки Иринки, и уже в следующие дни она попыталась возобновить с ними прерванные страшными событиями приятельские отношения. А когда оставалась одна, Иринка потихоньку плакала, скрывая слезы от больного брата. Лицо у нее было широкое, с большими синими глазами. Слезы оставляли на нем следы. На пятый день брат заметил, что сестренка не умывается и спит нераздетая. Все эти дни она ходила в одном и том же платье, в нем и спала. Брат сделал ей замечание, и девочка послушно стала умываться и снимать платье на ночь,
— Ты и прежде не умывалась?
— Умывалась и раздевалась