Он дошел до домика, в котором жили Нестерович и Ирина. Подошел со стороны реки. Это была задняя стена дома. Сюда выходило одно только окошко — маленькое, видать, кухонное. Оно было плотно прикрыто, и за ним никакого движения не замечалось. У другой стены было отгорожено место для цветов. Здесь росла высокая трава, красовалось несколько круглых клумб, стояли два недавно посаженных молодых клена. Окна, выходившие на эту сторону, были раскрыты, оттуда доносилось много голосов. Это остановило Творицкого. Он нерешительно вошел в сени, думая, не уйти ли обратно и вернуться сюда попозже, в более благоприятное время. Но вдруг он услыхал голос Славы. Он узнал его и задержался. Голос, правда, стал ровнее, взрослее, но это был все тот же голос его дочери, его ребенка. Михал стоял в сенях, смотрел на закрытые двери и боялся, что кто-нибудь может войти и увидеть его.
Перед собственным своим ребенком, таким любимым, стоял он, как вор, которого не допускают к дорогим вещам. Можно сказать, что он начал сознавать свое положение, весь смысл этой минуты, подготовлявшейся годами и прежним его поведением. Мысль его была совершенно ясна. «Я сам виноват во всем, — думал он, — Зося всегда была права! Я сам смотрел на мир сквозь то стекло, которое меняет краски мира, и рад был, что мой ребенок учится глядеть на мир так же». В таком направлении шла его мысль. Очень ясно представлялось ему, что стоит он тут, как побитая собака.
Он стоял довольно долго — минут десять. Никто не входил и не выходил. Но вот со двора прибежало двое детей. Он подозвал старшего мальчика и попросил его привести сюда Славу. Слава вышла одна. Михал увидел сильно выросшую девочку. На ней было бархатное платьице и легкие туфельки. Ясный взгляд напоминал Зосю. В глазах девочки светилось недоумение — кто это такой? По лицу, по всей фигурке девочки видно было, что живется ей радостно и весело, что она здорова и ничего не знает ни о житейских невзгодах, ни о страшных путях сиротства.
Минут через сорок после того момента, когда все дела, начиная с самого пастушества у Скуратовича и кончая нынешним днем, дошли до своего кульминационного пункта и, можно сказать, катастрофического завершения, Михал Творицкий очень четко сформулировал свое ощущение и сознание того, что Славе хорошо, что она не знает тягот жизни. Думал он сейчас и о себе.
— Ты меня знаешь, Слава? — спросил он.
Она молчала и думала. Вспоминала. Похоже было, что сейчас узнает.
— Кто это с тобой в доме?
— Гости. Мама сегодня вечером уезжает. Она поедет учиться, а мы все будем ее провожать.
— А ты как же?
— Мама посмотрит. Или заберет меня к себе, или я тут буду.
— А с кем же ты здесь будешь?
— Со всеми. Тут же все! И Ирина тут.
В эту минуту отворились двери, и вышла Ирина.
— Славочка, ты почему ушла? — спросила она, но, увидав, что с девочкой говорит незнакомый человек, вернулась в дом. Она, очевидно, сказала об этом Зосе, потому что вскоре та вышла в сени.
Увидав Михала Творицкого, Зося удивленно остановилась у дверей и не сказала ни слова. Он заволновался, молча достал из кармана какие-то бумаги и протянул ей. Зося посмотрела. Это были свидетельства об ударной работе, справки о квалификации. Она не знала, что делать с этими бумагами и что говорить. И стояла молча, держа бумаги в руках. Он заговорил:
— Зося, я тут буду работать. Мне уже немного осталось. Я хотел сказать тебе... Я для Славы...
Уже в эту минуту он почувствовал, что все это дело не имеет никакого смысла, что все его старания, мысли и мечты были ни к чему. И тем не менее он не мог не сказать того, что давно собирался сказать:
— Я для Славы... Она еще маленькая... Каждый... Ну, не каждый... но могут ее обидеть... Для ее счастья... Чтоб у нее опора в жизни была...
Он начал доставать из карманов завязанные в тряпицы золотые монеты.
— Что это? — спросила Зося.
Вопрос и самый голос ее отрезвили его. Он посмотрел на стол, на который положил узелки, и, словно оправдываясь, сказал:
— Это кулацкое, Скуратовича, того гада...
Зося подошла поближе.
— Где ты взял?
— Я ведь говорю тебе... Это того... врага...
— Как это? Когда? Где?
— Давно! Много лет назад... Я подростком был..,
— Почему же я об этом ничего не знала?
— Тогда я тебя боялся. А теперь хотел показать Славе, как я забочусь о ней...
— А что она с этим будет делать? На что это ей?
— Я и сам теперь вижу, что ей не надо, что она живет... И все живут... Ну, передайте куда знаете. Я продержал столько лет...