Размышляя, медленно пошел он по тропинке обратно, то и дело останавливаясь, разглядывая цветки, пеньки, срывая вершинки осоки, откусывая их и выплевывая. Портной присматривал то за своими поплавками, то за Творицким — куда он пойдет. А тот остановился, минут десять постоял на тропинке, о чем-то думая, потом побрел дальше.
Время шло. Солнце спускалось ниже. Михал дошел до «чертова ока» и заглянул в черную воду. Двигался он так медленно и тихо, что шагов его не слыхать было. К тому же тропинка торфяная, зыбкая и мягкая, скрадывала шум шагов. Творицкий стал подниматься на холмик. Ольшаник и ельник стояли зеленой стеной. Выделялся высокий куст, разросшийся вокруг спиленной юльхи. Из-за куста хорошо было видно речку. Он рос шагах в десяти от того места, где болотная тропинка круто поднималась на холм и начинала виться меж кустов. Когда Михал ступил на твердую почву холма, шаги его стали гулкими. Черпакевич услыхал, что кто-то идет. Он сидел здесь с утра. Проследив за тем, как Творицкий умылся на реке, а потом ушел отсюда, Черпакевич и Наумысник немного успокоились. Правда, Наумысник все еще тревожился, он даже готов был отдать Черпакевичу все бумаги, лишь бы сегодня же вечером уйти отсюда навсегда. Черпакевич заявил, что так оно и будет. Путаными тропинками, где больше кустов, Наумысник пошел домой, чтобы переждать до вечера, а там к Черпакевичу и — марш! Черпакевич все время просидел здесь, под этим кустом. Он был здешним рабочим, таким его все знали, вернее сказать, никому и никогда этот незаметный человек в глаза не бросался. Он сидел спокойно. До вечера оставалось не так много времени, а завтра тут встанут на работу уже без него.
Услыхав шаги, он приподнял голову, узнал того самого, который утром мылся на реке. На лице его отразилась тревога. Прятаться или убегать было поздно. Он мог надеяться только на то, что его не узнают. На всякий случай Черпакевич решил принять меры предосторожности: он повернулся набок, прикрыл рукой лицо, ни дать ни взять — спит человек, здешний рабочий, даже одетый не в пиджак, а в синюю спецовку.
Михал Творицкий остановился. Он уже успел увидеть лицо этого человека, когда тот ложился. И в первую же минуту был уверен, что узнал его. Затем — еще одно. В детстве, когда он пас коров у Скуратовича, одна корова отбилась от стада и забрела в лес. Михал долго искал ее, а когда нашел, стало уже темнеть. Толика Скуратовича послали узнать, что случилось...
— Ты что коров так долго не гонишь? — закричал он на пастушонка.
— Корова было затерялась, искал ее! — ответил тот.
Толик Скуратович видел, что Михалка, погоняя корову, припадает на ногу и даже стонет от боли.
— Ты что это так ходишь?
— Когда искал корову, бежал по лесу и в заросшую яму попал. Наверное, ногу свихнул... Очень больно.
— Я тебе сейчас голову свихну!
— Зато корову нашел, — хныкал пастушонок.
— А как ты думал? Ты терять будешь, а другие за тебя искать станут?
— А на другой ноге я кожу ободрал.
По ноге действительно текла кровь. Пастушонок, ковыляя через силу, подошел к хозяйскому сыну и, перепуганный, заплакал.
— Ты чего?
— Больно. Ходить не могу.
Он и в самом деле ходить не мог. Попробовал прыгать на одной ноге, но упал, стиснув зубы. Лежал и молчал от боли. Скуратович решил, что ему полегчало.
— Ну, иди! — сказал он.
Но Михалка даже не поднялся,
— Ну, вставай!
Пастушонок покачал головой.
— Ты пойдешь или нет?
— Немного полежу, больно...
Тогда Скуратович рванул мальчика за руку, взвалил его со злостью к себе на плечо, головой назад, и понес, придерживая одну его ногу, чтоб не запачкаться кровью.
— Болит! Больно! — застонал пастушонок.
Он был прижат к плечу своего хозяина. На шее у Толика росли бородавки и проходила тонкая, но очень отчетливая белая черта, вроде шрама. Это навсегда осталось в памяти.
— Я пойду, пойду! — проговорил пастушонок.
Скуратович, мало думая о том, что это — живое существо, бросил мальчика наземь и погнал коров. Михалка пролежал несколько минут, а потом поднялся и заковылял к дому.
И вот теперь Михал Творицкий видел перед собою ту самую шею, с бородавками и белой чертой. Он подошел поближе. Человек не шевелился, он спал, бедняга, наработавшись на строительстве за всю неделю. Творицкий стоял и смотрел на эту загорелую шею. Она заросла короткими волосками. Можно было заметить, что в другое время, в другой обстановке за этой шеей ухаживают, ее бреют и холят. А тут довелось ей испытать на себе и силу ветра и пыль.