В первую минуту Михал Творицкий сам себе не поверил. Потом одумался. Он почувствовал большой, нарастающий подъем. Весь мир стал полон явлений, событий великого смысла. Нигде никакой пустоты. Все сходилось здесь, становилось ближе, четко выделялось своими красками. И посреди всего — эта отвратительная шея, пахнущая псиной.
В нескольких шагах отсюда чернело «чертово око», под ногами протоптанная тропа, слышно было, как в лесу дятлы долбили кору деревьев. Солнце заливало светом даже самый лесной мрак под кустами. Шея с бородавками лежала неподвижно.
— Пане Скуратович! — произнес Михал Творицкий.
Шея не шевелилась.
— Пане Скуратович! — крикнул Михал Творицкий.
Шея, словно вал в молотилке, заворочалась.
— Пане Скуратович! — ядовито прошептал Михал Творицкий.
Шеи не стало. Показалось лицо. И оно было неприглядно, и оно, бедное, видать, подвергалось действию ветра и пыли. Впрочем, это не так страшно: его и побреют, и смажут кремом, и припудрят со временем, когда они соблаговолят вернуться туда. Вечером придет Наумысник, принесет добытые им шпионские материалы, и — будьте здоровы! Толик Скуратович, готовый ко всему, не сводил глаз с Михала Творицкого. Да, это был постаревший, обрюзгший, но все тот же Толик Скуратович, и Михал Творицкий это видел. Скуратович в первые минуты не знал, как себя вести с Творицким. Кто его знает, что он собой представляет, этот осужденный советским судом человек? Может быть, его можно будет здесь оставить на месте Наумысника? А может быть, он не прочь поживиться и на этом большевистском строительстве, и на Наумыснике, и на том и на другом, как это было раньше с теми деньгами? Обычно решительный и сметливый, Скуратович теперь молчал и выжидал, какой оборот примет эта неожиданная встреча.
Михал Творицкий тоже молчал, пристально глядя на Скуратовича. Мысль в эти минуты работала ясно и подогревалась страшным огнем, исходившим из глубин человеческого существа. Творицкому, конечно, было не до разговоров. Если бы даже он и хотел выразить то, что сейчас переполняло его, он, наверное, не мог бы найти нужных и достаточно сильных слов. Вот что из самой души рвалось наружу:
«Твой отец и ты, мучая меня, вбивали мне в голову, что во веки веков человек человеку будет в горло вгрызаться, что каждый поэтому должен быть готов сам вцепиться в горло другому, чтобы таким образом защитить себя. Уродуя мою детскую душу, вы уверяли меня, что ни в чем не повинные дети, измученные и покинутые, словно побитые птенцы, будут блуждать по дорогам в поисках приюта и с гримасами на невинных личиках пить всю горечь жизни. Вы торговали моим детством и муками моего вашими порядками обездоленного отца. Из-за вас он видел своего ребенка на тех же дорогах, разутым и раздетым! Из-за вас я смеялся когда-то над великим подвигом маленькой девочки Иринки, перед которой я сейчас преклоняюсь, из-за вас я сам себя вижу разорванным надвое! Я теперь не тот, что был прежде. Но никогда не забыть мне себя — ребенка, пастушонка, который дрожал, бывало, заслышав ваш голос, и которого вы калечили!»
Михал Творицкий молчал. Но Скуратовичу почудилось в его лице что-то для него благоприятное. Вернее говоря, он уверил себя в том, что хотел бы увидеть. Нечто вроде льстивой усмешки появилось и застыло на лице Скуратовича.
Михал Творицкий заговорил:
— Что скажете, пане Скуратович?
Тот молчал.
— Ты что здесь делаешь? — крикнул вдруг Михал.
Тон этих последних слов был весьма выразителен.
Скуратович всполошился и выхватил откуда-то из своей спецовки револьвер — небольшую изящную штучку последнего заграничного образца. Творицкий заметил это. Он схватил Скуратовича за руки выше локтей и стиснул их. Скуратович ловчился поднять револьвер на уровень груди Творицкого. Тогда Михал отпустил его руки и ударил кулаком в лицо. Револьвер упал. Скуратович бросился на Творицкого. У обоих на губах выступила пена. Творицкий начал отступать. Он уже сошел вниз, где нет кустов, где земля дышит под ногами. За его плечами черной бездной глядело в небо «чертово око». Скуратович так и метил, чтобы Творицкий, отступая и ничего не видя за спиной, свалился в прорву. Он шел на него с поднятыми кулаками. Творицкий тоже держал кулаки поднятыми. Вдруг он снова с большой силой ударил Скуратовича в лицо. Тот на секунду разжал кулаки. Тогда Творицкий обхватил его поперек и поднял в воздух этот страшный для него груз. Скуратович, не переставая, колотил Михала по голове и по лицу. Творицкий, задыхаясь и чувствуя, что колени у него дрожат, ноги подкашиваются, что сам он съезжает в трясину, собрал последние силы и бросил Толика Скуратовича в «чертово око».