— Почти, — придавленным шёпотом отозвался я, — бок ободрало.
— Сильно?
— Ерунда, жить буду. Сам как?
— Порядок.
Мы переговаривались в темноте не рискуя, приблизиться друг к другу. После горячки скоротечного ожесточённого боя наши голоса срывались. Я реально ощущал туго натянутую в воздухе и проходящую сквозь меня тонкую струну, начинающую вибрировать и звучать в неуловимом для слуха диапазоне, от малейшего напряжения мышц, от одного только слова, даже думать было нельзя чтобы не вызвать её дрожания. Из опасения, что она лопнет, и я и Монах мы оба разом перестанем существовать, и всё что нас окружает, потеряет всякую для нас привлекательность. И от этого становилось как-то по особенному жутко. В чём именно заключалась эта особенность, я не мог для себя определить, но твёрдое убеждение в том, что как только я это пойму напряжение разом спадёт и я смогу, наконец, надышаться, заставляло цепляться за эту мысль как за последнюю соломинку. И когда я почти разгадал эту нехитрую головоломку, меня с головой затопило новыми переживаниями.
Причем буквально.
Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно чертыхнулся. В глаза словно ткнули растопыренными пальцами. Прошло пару минут, прежде чем я проморгался и стал ясно различать цвета и предметы, насколько это было возможно сквозь пороховой дым и взвешенную в воздухе каменную пыль.
Выглянув из укрытия, поразился масштабам произведённых в холле разрушений, он поистине потрясал. Левая лестница полностью обрушена и представляла груду разнородного хлама на полу, своеобразный конгломерат из раскрошенного бетона перекрученной арматуры и обломков перил.
Слишком много разрушений от двух гранат, я с уважением посмотрел на пистолет в своей руке и убрал его в гнездо разгрузки.
У входа вид был не лучше.
Двери и оконные рамы вынесены на улицу. От двух ближних колон фактически ничего не осталось только лежащие на полу искорёженные перекрученные между собой армирующие металлические стержни. Две другие колоны походили на яблочные огрызки, к ним по мраморной облицовке пола протянулась взрытая метровая борозда, будто пропаханная гигантским плугом. Трупов видно не было.
Я рискнул и вышел на открытое пространство. Монах потянулся за мной. Он затравленно озирался, выискивая подходящую цель, безустанно поводя дулом автомата из стороны в сторону. Он был похож на перебравшего хмельного мельника с головы до ног обсыпанного мукой взъерошенного и совершенного дикого. Я мельком глянул на себя и убедился, что мало отличаюсь от него, только в районе левого подреберья куртка выкрашена какой-то дрянью — на камуфляже кровь похожа на грязь, она сливается с ним. Я сделал это наблюдение только что и ничуть ему не обрадовался, так как в глубине души подозревал это очень и очень, давно.
— У тебя кровь. — Первое что сказал Монах, когда мы переглянулись.
Я посмотрел на свой бок, потрогал окровавленную куртку, от прикосновения, рану защипало, и, тем не менее, отмахнулся и сказал:
— Забудь.
— Надо перевязать.
— Сначала объясни, чего это они перестрелку между собой начали?
Монах подошел ко мне и не сильно хлопнул по шее.
— Второй раз за день говорю тебе: плохо я тебя учил. Они с двух точек лупили по одной цели.
— У тебя, что на всё есть ответ?
— Почти. — Ответил он.
— Тогда скажи, почему меня тошнит?
Я ждал следующей ключевой фразы, которая сразу бы меня взбодрила, но Монах лишь пожал плечами.
— Он там лежит, — сказал Монах, — пойдём, проверим.
Андрей не был похож сам на себя. Он надулся как мыльный пузырь, до последнего предела, и без того мощная мускулатура обозначилась ещё больше, походя своим рельефом на исполосованную рвами холмистую возвышенность. От него заметно тянуло тухлятиной — странно. Полтора десятка отрезанных нанизанных на леску пальцев валялись рядом, и казалось, Андрей тянулся к своим страшным трофеям из последних сил, но так и не смог достать. Навскидку я насчитал двадцать или около того пулевых ран и это лишь на голой спине. Видимо наёмники сильно перепугались, увидев нашего здоровяка.
И понятно почему.
Вблизи находились, распластавшись на полу два мёртвых наёмника. Один, на первый взгляд, без явных признаков насильственной смерти, он лежал на спине с открытыми глазами, на его лице застыло выражение, какое бывает у человека, когда тот пытается проглотить кусок плохо пережёванной пищи. Приглядевшись к нему повнимательнее, я понял, почему он так странно выглядит. Ссадины и глубокие царапины на горле, и вдавленный кадык ясно объясняли, чем парень подавился.
Второй мертвец не вызывал нареканий ни с одной из сторон. Убит чисто как напоказ, как манекен на тренировке. По гарду всаженная рукоять ножа торчала из затылка. Труп лежал лицом вниз в кровавой кляксе, раскинув руки. Зная приблизительно длину клинка, мог предположить, что лезвие прошило голову насквозь. Не из любопытства, скорее в подтверждение своих домыслов, перевернул мертвеца носком ботинка. Высоко вскинув руку и излишне театрально опустив, её покойник откинулся на спину. На его лбу практически посередине располагалось небольшое треугольное отверстие, заткнутое изнутри легированной сталью, но не настолько плотно, чтобы кровь не подтекала. Глаза тоже открыты, только алые из-за лопнувших капилляров белки и две потёкшие того же цвета слезы, мешали прочесть выражение. Сколько я не вглядывался, ничего кроме удивления не увидел. Я даже представил себе картинку, отчего этот прохвост так офигел. Наверное, стоял как рохля, ковырял пальцем в ноздре в поисках глубокого смысла. И тут через затылок пришло прозрение, и настолько яркое, что не оставалось ничего другого, как упасть на пол и обнять его, в надежде узнать ещё больше.
Не судьба.
Андрея было жалко, Монах подошел к нему. Встал на колени, и пригладил рукой его обритую под ноль голову.
Я подошел и помог ему подняться. Он попытался отстраниться, только попытался, несмотря на то, что он безумно переживал смерть Андрея, сил сопротивляться у него не осталось.
— Монах, — позвал я.
Он вздрогнул.
— Пойдём, — сказал я, — пойдём.
Всех трупов было семь-восемь, может больше, четыре точно внизу у входа и примерно столько же площадке второго этажа, сразу не разберёшься. Слишком навалено всего кругом, слишком изуродованы были останки, некоторые фрагментированы, а собирать человеческие пазлы, не было ни времени, ни желания. Но с большой долей вероятности можно было предположить, что все наёмники с учётом двух трупов в бомбоубежище и одного связанного юнца, были в наличии. Но всё равно следовало обыскать здание «Водоканала».
Признаюсь, я прибывал в лёгком замешательстве, мне нужен был главарь этой теперь изрубленной в фарш шайки. Не знаю зачем, уж точно не для того чтобы просто посмотреть ему в глаза и бросить что-нибудь презрительное, нет. Он знал что-то важное для меня, но вот, что? Видимо теперь это так и останется неопределённым размытым пятном в подсознании под знаком вопроса. Был ещё Сергей, личность загадочная и в большой степени мифологизированная благодаря стараниям Монаха и его туманным россказням. Что я о нём знал? По сути ничего, кроме того что он осведомлён обо мне гораздо больше чем я о нём, и хотя бы поэтому, его стоило брать в расчёт в своих изысканиях, похожих, на судорожные тычки мордочкой слепого щенка в пустоту, нежели на рассудительные мероприятия взрослого человека.
Вот ведь как получается.
К тому же Монах раскис.
После гибели Андрея он выглядел жалко и теперь походил не на егеря, а на забитого измученного жизнью бродягу. Он много вкладывал в этого большого жестокого парня и теперь разом лишился всех своих вложение, полное душевное банкротство, вот что угадывалось в его лице. Конечно, Монах был сыгранной фигурой, но видеть его в таком состоянии было тяжело.
Хорошо теперь по порядку.
Для начала нужно проверить все закоулки в здании — убедиться, что никого постороннего не осталось, и…
— Долго вы ещё ковыряться в хламе будете?
Прозвучавшая в тишине вестибюля фраза заставила вздрогнуть, она повисла в воздухе как материальное подтверждение неожиданного чуда, хотя в чудеса я уже давно не верил. Я сразу узнал и глумливую интонацию, и тягу к хамоватым сентенциям в обрушившемся сверху голосе, и если в первый раз этому наглецу удалось провести меня вокруг пальца, то теперь я был подготовлен к такому повороту.