Весь вечер и почти всю ночь я вершил гадания об исходе грядущей битвы. Вообще гадания — вещь очень ненадежная. Но, как выяснилось поколение назад, если применить теорию Больших чисел, то из гаданий можно извлечь прок. Пять десятков раз я совершил гадание и результат выпал двадцать пять за победу Элидданов и столько же — за победу Великого царя. Это значит — силы богов и людей равны… и все решит жертва, которая наполнит Тшарат силой. Бедняжка Акта не доживет до конца недели, а то, что так дорого нам, будет погублено — моими руками.
Увы, Богини видит все, что происходит в мире, а пойти против воли Её — самоубийство. Я не могу позволить, чтобы клан мой разгневал ту, что дала нам все, чем мы владеем. Хотя…
Наутро разведчики сообщили Великому царю, что основной флот Элиддании приближается. Он походил на темную стену просмоленных парусов, заполнявшую горизонт. Над ним двигался фронт грозных черных облаков, подгоняя корабли ветром — так шли их боги. Я вывел Акту из каюты на царской пентареме, где она жила под неусыпной стражей двух старых, надежных черных евнухов.
Естественно, я ничего не говорил Акте, но привел ее на палубу и дал шанс в последний раз поглядеть на отца. Скованный Тара открыл глаза и смотрел на Акту не отрываясь — как и она на него. Я велел утроить стражу у пленного и проверил связывающие его Знаки. Когда я обернулся, то увидел еще пару глаз, не отрываясь, пожиравших Акту — принц Хара.
После обеда, когда флот кипел, словно улей, готовясь к завтрашней битве, Хара пришел ко мне в каюту и вел долгую, очень сейчас неуместную беседу о делах мудрости. Хитроумный юноша вывел разговор на роль человеческой жертвы для подпитки силы богов.
— Кровь принесенной в жертву невинной девы бодрит Богиню, словно воина — чаша отличного вина, — объяснял я неторопливо. — Это средство на крайний случай — как например, завтра!
Принц потерял самообладание и вскочил. — Вы хотите… — он невольно протянул руку, чтобы схватить мою.
Я отстранился и сказал сухо.
— Такова воля Её. Тшарат изрекла во время вечерней жертвы, что желает испить перед боем кровь девы.
Я помолчал. — Принц. Если вы хотите поговорить с ней напоследок, — я с радостью позволю, но лишь через дверь.
Четвертое правило хорошего пророка — будь человечен, даже служа богам.
Всю ночь двое евнухов провели, по очереди охраняя Акту — великий стыд будет, если она исхитрится сама лишить себя жизни!
Солнце едва-едва начало проглядывать сквозь тучи, когда я начал большое жертвоприношение. Одного за другим я закалывал белых быков с золочеными рогами, которых подводили помощники, и пел молитвы. Акта была гвоздем финала четвертого гимна.
Великий царь стоял позади в благоговейной позе. Со всех стороны слышался звон оружия и песни на сотне языков и наречий, которыми подбадривают себя воины царя. На кораблях Элиддании тоже приносили гекатомбы быков — воздух звенел напряжением магии. Тучи разбухали; в их черноту уже страшно было смотреть. Но над флотом Великого царя Гурраха густела такая же туча — Эбеновая богиня простерла руку над своими верными сынами!
Не прерывая пения, я жестом отослал помощников за Актой. Они явились посреди второго гимна — и без девушки. Прервать молитву было нельзя, и я долгих шесть стихов ждал их доклада. Прервавшись, я подошел к помощнику. Тот был бел, как полотно.
— Великий! Дева пропала! Евнухи убиты! Каюта пуста!
Я побледнел и сделал шаг назад. Будь я постарше лет на тридцать — то осел бы на руки слуг.
— Великий царь! — воскликнул я негромко (только паники перед битвой нам не хватало) — Акта пропала!
Гуррах качнулся, словно от удара копьем, а потом выругался — давненько я не слыхал такого забористого богохульства!
— Где Хара? — Надо отдать должное — царь знал о тайнах своего сына не хуже моего и понял все мгновенно.
Слуги сказали, что принц с утра остался в своей каюте — у него прихватило живот, а свою эскадру навестил накануне вечером. Естественно, в каюте его не было.
— Найдите этого щенка! — взревел царь так, что жертвенные быки повернули к нему большерогие головы.
Помощники, не понимая, почему нарушен церемониал, жестами звали меня к алтарю, старясь сохранить должное благолепие. Я вернулся к третьему гимну. И вот, когда я пел очень красивые, прямо-таки лиричные строки, которые не портил даже неуклюжий язык тшат, Богиня прервала меня.