— Для своего возраста отлично.
— А как Аня? Прижилась во Франции?
— Нормально. Вот за что я Интерполу благодарен — это за нее. Мне перед назначением велено было жениться. Я взял под козырек и женился. И до того удачно — не нарадуюсь!
— Разве вы не были давно знакомы?
— Были знакомы. Был роман, такой вялотекущий, с перерывами. Только Бог меня надоумил сделать предложение именно ей. Грешным делом, были варианты.
— Сыну сколько уже?
— Четыре. Сейчас фотографии покажу, — Томин лезет в карман пиджака, висящего на спинке стула, пускает по рукам фотографии жены и сына.
— У всех ребятишки, один Павлик бобылем. Я уже не жду, — сетует Маргарита Николаевна.
— Почему это, мать, ты не ждешь? А я, может, намерен. Седина в бороду — бес в ребро.
— Вы выпейте за беса в ребро, — говорит Маргарита Николаевна. — А я пойду запускать пельмени.
— Пельмени! — стонет Томин. — Паша, я заночую?
— Конечно.
— Тогда можно расслабиться, — Томин доливает себе и Пал Палычу.
— Положим тебя на Колькиной койке.
— Я его рассчитывал увидеть.
— В отпуске. Усвистал в Карелию. Говорит, это единственное, что осталось от Советского Союза.
— Да, ветер перемен много чего натворил… Я адаптируюсь к переменам с помощью юмора. А ты как?
— Не забудь, мать — психиатр высокого класса. За счет постоянного врачебного наблюдения я сохраняю вменяемость.
— Психиатры нужны, психиатры важны. Для нашего брата особенно. С таким подчас кошмаром имеешь дело, что нелегко сохранять трезвость подхода.
— Давай за трезвость, Саша.
— Если за трезвость, надо пополней.
Маргарита Николаевна между тем что-то со стола убирает и приносит супницу с пельменями.
— Запа-ах! — Это Томин предвкушает удовольствие.
На некоторое время разговор прекращается, раздаются лишь гастрономические реплики.
— Саша, а что вы делаете в Интерполе? — любопытствует Маргарита Николаевна.
— Да, собственно, почти то, что и в МУРе. Я и там с нашей публикой дело имею.
— Но зачем тогда?.. — недоумевает она.
— В смысле зачем я там нужен? Не умеют они сами наших ловить. Фантазии не хватает. У нас мозги по-другому повернуты… В криминальной области такие сейчас штуки появляются… — он понижает голос и начинает повествовать о русской мафии за границей.
Порассказать есть что. Сидят допоздна.
Рано утром Пал Палыч обливается водой из ведра и идет будить друга.
— Лассэ муа… Киа тиль… — бормочет Томин, натягивая на голову одеяло. Но через три минуты он уже на ногах.
А через полчаса Пал Палыч выводит «жигуленка».
— Ты со мной в контору?
— У тебя буду к обеду. Забрось меня в бюро ихнего Интерпола.
Маргарита Николаевна вышла проводить:
— Саша, как спалось?
— Как в раю.
Коваль отказался от машины банкира — так ему свободнее. Он любит ходить пешком, и у него хватает дел, не связанных с бизнесом. Например, в подъезде с вывеской «Юридические услуги».
Мужчина в холле осведомляется:
— У вас дело гражданское или уголовное?
— Розыск людей.
— Тогда лучше налево, шестая комната.
В шестой комнате восседает Валентина Ивановна — немолодая подтянутая женщина. Вместо приветствия Коваль кладет на ее стол стопочку долларов. Он уже усвоил, что российские деньги, несмотря на количество, не производят на граждан того магического впечатления, как «зелень». Некий всеобщий бзик.
— Надо узнать, где находятся эти двое людей, — говорит он. — Вот все данные. Когда прийти за ответом?
— Через неделю, — отвечает женщина, просматривая поданный листок. — А лучше через две.
Коваль удваивает стопочку. Его интересует участь Любови Хомутовой и ее сына Михаила. Любу, конечно, закатали на приличный срок, но могла уже освободиться. Сидя в Вене, Коваль меньше думал о ее судьбе, а под московским небом все всколыхнулось. И две недели он ждать не намерен.
— Максимум три дня. В случае удачи — это аванс.
Валентина Николаевна делается гораздо любезнее.
— Попробую к послезавтра. Постараюсь. Позвоните, пожалуйста, в одиннадцать часов, — она вручает свою визитную карточку, встает и провожает его к выходу, хотя он прекрасно нашел бы дорогу и сам.
К обеду Томин к Знаменскому опаздывает.
Сначала задерживается в «ихнем бюро». Потом, уже на Житной, один за другим встречаются свои, прежние. С каждым поговори.
А у самого министерства его обрадованно окликает вышедший из здания генерал:
— Томин, это ты?
— Надеюсь. Рад тебя видеть в здравии и в чинах.
— А говорили, борешься с мафией на Лазурном берегу.
— Ее кровавые следы привели меня в здешний регион.
— И как тебе там? «Свобода, равенство, братство»?
— Свобода — пожалуй. Остального не заметно.
— Все такой же. Заходи.
«А что мне к тебе заходить? — думает Томин. — Если по стакану, то лучше с кем-нибудь другим».
По-свойски, не стучась, отворяет дверь к Знаменскому. Тот сидит за столом, заваленным толстыми папками, и завершает телефонный разговор.
— Тут много дел или одно такое? — спрашивает Томин, обводя рукой завал.
— Одно, и конца ему нет, — Знаменский поднимается и начинает складывать папки в сейф, Томин помогает. — Банковские махинации. Фиктивные фирмы, на которые списывали миллиарды и миллиарды… Сегодня с утра телефон изводит, надо убираться. У моего следователя сидит оперативник, который занимается убийством Нуриева. Пошли к ним. Я туда же эксперта вызову. Зиночка сосватала как раз перед своим отпуском. Дескать, будет тебе пока другая «Ки» вместо меня. Она Китаева.
Знаменский звонит, слышит знакомый приятный голос:
— Капитан Китаева… Да, Пал Палыч, в морге я уже была… Да-да, приду, я неподалеку.
Она действительно неподалеку: лежит в чем мать родила, загорает в солярии. В рабочие, между прочим, часы. Посмотрел бы Пал Палыч — устроил бы ей прочистку мозгов. А может быть, и не устроил: красота штука убедительная.
…Знаменский опечатывает сейф, запирает дверь. В кабинете следователя он знакомит:
— Александр Николаевич Томин — Юрий Денисович Юрьев.
Юрьеву за сорок. Суховатая внешность, суховатые манеры. Въедливый и педантичный. К Знаменскому попал из прокуратуры. Там он блистательно размотал большое дело, которое год с места не двигалось, и в своих кругах прославился. На совещаниях и отчетах имя Юрьева сопровождалось хвалебными прилагательными в превосходной степени.
И непосредственный начальник этого не перенес — возненавидел следователя свирепо и стал ежедневно доставать. И когда Пал Палыч позвал к себе, Юрьев рванул, будто из прифронтовой полосы.
По пути в его кабинет Знаменский характеризует его вкратце, и Томин пожимает протянутую руку с уважением.
Оперативника Знаменский представляет просто как Андрея, ему лет двадцать пять. Здороваясь с Томиным, он подкупающе улыбается:
— Я вас помню. Я когда в области начинал, вы к нам приезжали на убийство.
— Да?
— Один псих мать задушил, сестру и собаку.
— А-а! — улыбается Томин. Казалось бы, мрачные воспоминания, а обоим приятно.
— Введите Александра Николаевича в курс относительно Нуриева, — говорит Знаменский.
— Труп обнаружен четырнадцатого сего месяца в девять часов утра, — чеканит Юрьев. — Время смерти определено, как трое суток до обнаружения, то есть одиннадцатого числа. Поза трупа неестественно согнутая, почти наверняка тело эти дни лежало в багажнике.
Звонит телефон, Юрьев отвечает:
— Да… Да, здесь, — протягивает трубку Знаменскому.
— Отловили! — досадует Пал Палыч. — Слушаю… Хорошо, иду. — От двери оборачивается: — Я скоро.
— Я набросал схему, — показывает Юрьев. — Вот место обнаружения — сквер напротив гостиницы. Кусты. Газон. Ограда. Труп доставили, очевидно, на машине в темное время суток или на рассвете.