Мура имела богатого папу, который и спонсировал все процессы жизнедеятельности своего единственного чада, включая содержание чадиной игрушки – Вадика.
Вадик и Мура были официально женаты лет шесть, но назвать их мужем и женой никогда и никому не приходило в голову. Думать о Муре, как о женщине, казалось так же неправильно, как называть Вадика главой семьи и настоящим мужиком.
Как уж эти ребятки устраивали свою личную интимную жизнь – не знал никто, да и не интересно это было. Это было одно из тех Табу, которые глубоко ценились и уважались Иваном в этой странно-пестрой компании: каждый имеет право на ту личную жизнь, которую он хочет. Хочешь жить с женой – пожалуйста. Захотел перейти в противоположный лагерь – да ради бога, не забудь только познакомить с нынешней пассией, чтобы не возникло неловких пауз в разговоре.
Иван «приблудился» к этой компании года три назад.
Вадик заменял в театре заболевшую гримершу – и, несмотря на все свои манерные штучки, быстро расположил мужчину к себе. Иван, конечно, не был рубаха-парнем, готовым влиться в любую компанию за считанные минуты, но общение с Вадиком как-то внезапно переросло из ни к чему не обязывающего трепа в гримерной в теплые и приятные дружеские посиделки на кухне коттеджа, и Иван впервые ощутил себя не один на один с городом, а – в окружении людей. Странных, специфических, но – не равнодушных.
Мура угрюмо курила и варила Ивану кофе, Вадик «забивал эфир» ничего не значащей болтовней о какой-то модной выставке, где-то под ногами крутилась и пискляво тявкала шпиц по имени Жучка, в соседней комнате одна Мурина подруга делала другой Муриной подруге массаж…
Ивану понравилась легкость и свобода их общения. От него никто и ничего не требовал, не ждал и не хотел. Он мог приехать в коттедж в три часа ночи и завалиться спать на диване в гостиной. И утром, как ни в чем ни бывало, как обычно хмурая Мура молча нажарила бы ему гору сырников, резко контрастирующих с ее общим брутальным обликом, а Вадик разразился бы пространной речью о том, что по утрам исключительно полезно отжиматься двадцать раз по три подхода и бегать не менее двух километров рысцой, и вообще попробуй, Жан, этот французский крем для бритья, он кожу не сушит. Иван мог и не появляться у них месяц, а потом приехать с корзинкой винограда из гастрольной Молдовы, и разговор бы начался с той же точки, на которой закончился.
Мура была фотографом, и это ей Иван был обязан своим увлечением – Мура, нетерпеливо стуча ногами, называя его тупизной и распи*дяем, рассказывала ему про свет и диафрагму; матерясь, учила обрабатывать фотографии и, совершенно не стесняясь, отвешивала Ивану затрещины, если он путал фильтры или портил фотографию своей обработкой.
Вадик Ивану помогал морально: он был уникальный в своем роде нарцисс и эгоист при таком минимуме данных, что Иван не раз после разговоров с ним с удивлением понимал, насколько больше он начинает ценить себя, верить в свои силы и вообще, относиться к себе не так критично, как раньше.
Да и вообще, Ивану было просто уютно и хорошо среди этих людей. У них не требовалось соблюдать политесс, не требовалось откушивать исключительно ножом и вилкой, можно было отхлебнуть остывшего чаю из любой чашки, и надеть Вадикову футболку, случайно запачкав соусом свою собственную – Вадик так же легко расставался с вещами, как и приобретал их, и именно эта его простота во всем Ваню и покоряла. Они поддевали друг друга, незло смеялись, издевались – но никогда и никто из них не занимался сплетнями и интригами. И это тоже покоряло Ивана – он прекрасно знал цену гламурным компаниям и тем гадостям, которые устраивались за спинами друг друга…
Иван платил Вадику и Муре за душевное тепло щедрыми приглашениями на спектакли – оба любили театр, и Иван был рад сделать им приятное.
Вообще, наверное, было странно видеть их всех вместе, настолько непохожих друг на друга, что, казалось, это чья-то шутка или где-то работает скрытая камера.
Казалось бы, что могло быть общего у манерного гея Вадика с замашками голливудской звезды – и Ивана, который кривил рот от любых проявлений такой вот… гламурности? Что могло быть общего у вечного Дон Жуана Ивана – и активной лесбиянки Муры? Однако ж Ивану было интересно с ними общаться, и он вот уже три года удивлял окружающих, которые перебрали все возможные варианты их внезапного альянса: Ивану приписывали роман с Вадиком, Ивановым пассиям приписывали страсть к Муре, и так далее, в совершенно немыслимых комбинациях… а Иван просто считал абсолютно нормальным приходить со своими часто меняющимися подругами в эту компанию.