Часть 3. Снова Петербург.
1.
Когда приземлился их самолет, пошел дождь. Тягучий, унылый дождь, как это и бывает в Петербурге. Сам Петербург стал похож на призрак – такой же бестелесный, дымчато-серый, прозрачный, угрюмый и совсем не обнадеживающий.
Пока не присоединили к самолету «рукав», Иван смотрел в иллюминатор на этот беспросветный дождь, и готовился ко встрече с призраками. Призраками своей жизни «до Андре».
Если говорить совсем уж откровенно, Иван даже забыл на какое-то время, что придется возвращаться в Петербург. За те три дня, что он провел в Нью-Йорке, он совсем было уверился, что все изменилось – с ним самим, в нем самом, в его жизни, в его будущем. И вдруг – снова Петербург. Снова его черно-белое настоящее, снова те же караулящие в темноте третьих дворов привидения его безысходности.
Возможно, он преувеличивал. Возможно, он видел все в чересчур мрачном свете, но у него были на то свои причины. Длинные тени воспоминаний полезли изо всех щелей, хотя он даже еще не успел выйти из самолета – но это небо… Этот безрадостный дождь, который никогда не спутаешь ни с одним другим дождем…
Наконец, пассажиры потянулись к выходу. Иван до последнего медлил, и в итоге они с Андре вышли самыми последними. Ивану казалось, что он идет на эшафот, и он сам на себя разозлился за такое пораженческое, как любит говорить Андре, настроение. В конце концов, все изменилось теперь. Он попробовал на вкус Нью-Йорк, его фотографии понравились Джерматти, он даже приглашен на следующее дефиле в качестве модели. Он сам за эти три дня изменился. У него начинается какая-то другая жизнь. Наверняка, и здесь все изменилось. Он не собирается здесь оставаться, его дело – просто отработать эту неделю. Успеть отсняться в сериале, если получится, до дефиле. Всего неделя! Целая неделя…
Иван любил этот город какой-то обреченной и болезненной любовью: строгий, холодный, лаконичный, серый, идеальный в своей логичности и мраморности… Иван обожал его – но обожал так, как обожает наркоман свою дозу, как обожают то, что убивает. Город убивал Ивана, словно бы под коленки подсекал перед самым стартом. Попадая в него, Иван терял желание сражаться. За себя, за свою карьеру, за свое будущее, за свою любовь. Ему становилось все равно. Он был готов принимать все так, как есть, и не пытаться ничего изменить. Попадая в Петербург, Иван смирялся. Со всем сразу. В мгновение ока оказывался на лопатках, даже не пытаясь сопротивляться. Воздух тут, наверное, такой… потому, что даже еще видя города, не попав в него, Иван снова ощутил в себе это: а, пошло оно все… все надоело. Все – к черту. Будь как будет.
Андре держал его за руку, что-то говорил ему про разведение мостов, которое хотел бы увидеть, про Эрмитаж, в который, может быть, удастся все же в этот раз попасть – а Иван шагал рядом с ним и ощущал в себе глухую безысходность. Чем сильнее он не хотел смотреть на этот город, тем настойчивее город пытался пролезть в его настоящее. Почему? Почему этот город так действовал на него? Словно бы он вдохнул отравленный воздух – и начал агонизировать…
Дуглас прислал за ними машину, и они нырнули в ее теплое, сухое нутро. Иван по привычке уже приобнял парня, прислонив к себе спиной – и поймал на себе взгляд водителя из зеркальца заднего вида: как же он забыл, что он вернулся домой?… здесь ему либо придется отвыкать от таких жестов, либо привыкать к таким вот, откровенно изучающим и осуждающим взглядам: водитель по голосу и манерам безошибочно распознал в Андре парня, и теперь откровенно кривился.
Они ехали по мокрому Пулковскому шоссе, и из-за дождя казалось, что впереди у них нет ничего – она только серая, хмурая взвесь. Справа и слева начали появляться призраки города – указатели, какие-то коробки складов, невзрачные дома, торговые центры, затерявшиеся посреди широких безлюдных пространств и бесцветных от дождя деревьев…
Андре замолчал, словно проникся общим настроением утра. Майский Санкт-Петербург был совсем не похож на Нью-Йоркский май – ни небом, ни температурой, ни выражением лиц прохожих…
Начались районы панельных домов, одинаковых, прямоугольных, словно бы насквозь промокших и унылых. Иван смотрел по сторонам – а сам почему-то думал о том, что, наверное, в этом и есть самое главное счастье – жить где-то в уютном маленьком домике, со своим садом и калиточкой, растить детей, играть у крыльца с собакой, и знать, что завтра ничего не случится, что время будет идти неспешно и размеренно, дети вырастут, а сам ты постареешь, и со своей старенькой женой будешь неторопливо гулять по вечерам дорожками маленького, спокойного городка – под кленами, мимо мороженщика, мимо газетного магазинчика, булочной на углу… и не нужны никакие столицы, не нужна суета и огромность города, не нужны вот такие серые коробки среди асфальтовых дорожек под серым небом…