– А ты думал о каком-нибудь маленьком домике в маленьком городке? – вслух спросил Иван у парня, продолжая свой внутренний монолог.
– Конечно, – тут же ответил Андре, и Иван удивленно повернулся к нему, встретив спокойный дымчатый взгляд, – ты ведь про обычную жизнь, да? Домик, семья, собака…? Без перелетов, карьеры и беготни? – уточнил Андре, подбородком кивая на проносящиеся мимо пейзажи. Иван кивнул.
– Конечно, я думал об этом. И я хотел бы такого. Но не сейчас. Мы с тобой – я имею в виду, и ты, и я – еще не наигрались в свободу и творчество. Хочется носиться по миру, узнавать новые страны и города, выражать себя как-то, заниматься какими-то новыми интересными проектами, тратить силы… да, наверное, вот правильное слово: пока хочется тратить себя. А когда придет пора накапливать – я хотел бы встретить старость в маленьком домике с лужайкой. Сидеть у камина. Тихо и долго беседовать вечерами, вспоминая прожитые впечатления. И еще я хотел бы маленькую ферму. Может быть, лошадку. Корову. Я умею доить корову, представляешь? И курочек еще. И выращивать на грядке салат. Да, наверное, так.
– Ты прав… Я именно об этом. Когда-нибудь будет и домик, и камин, и подрастающие внуки… ты хочешь детей? – необдуманно спросил Иван – и тут же пожалел об этом, увидев, как болезненно дернулся парень, – Извини.
– Все ОК, – ответил Андре, напряженно глядя в окно.
– Я дурак, – признался Иван, подсовывая ладонь под руку парня, лежащую на сумке.
– Да нет, все нормально. Я давно привык, что я для тебя девушка. Мы почти приехали – я узнаю типичный Петербург.
Иван тоже посмотрел в окно, и внутри него начал разрастаться странный комок – словно бы боль вспыхивала пополам с радостью. Он узнавал дома Московского проспекта, узнавал повороты улиц, узнавал вывески, и ему хотелось одновременно и рыдать, и смеяться. Это был его город… И теперь в этом городе он был не один.
Вдоль спины продрал мороз: сможет ли он? Здесь, в Петербурге, ему будет еще сложнее, ведь все вокруг станут смотреть на него примерно так же, как сам он еще несколько дней назад смотрел на выходящего из отеля Алексея – с непониманием и изумлением. Помнится, он даже выдал нечто вроде «а ведь казался нормальным парнем»… теперь так будут говорить про него самого. Хватит ли у него смелости, чтобы выдержать?
В их театрально-киношной среде, разумеется, всегда было много геев. С ними совершенно нормально общались, но всегда – всегда! – хоть кто-то, да считал своим долгом отпустить вслед какую-нибудь скользкую шуточку. Невинную, да, но неприятную. Пальцем не показывали – но между собой подшучивали.
Сейчас Иван вспоминал это все – и у него кровь приливала к щекам: он ведь тоже раньше был в числе таких вот… подначивающих. Дружа с тем же Вадиком, общаясь в его компании, он даже не задумывался, отпуская шуточки на тему «Чайковский, Меркьюри, Элтон Джон… вы все еще хотите отдать ребенка в музыкальную школу?» Компания вежливо смеялась, но только теперь Иван вдруг задумался – смеялась ли? Было ли им весело? Или они просто терпели его, как терпят воспитанные люди чавкающих за столом?
Стало нестерпимо стыдно. Стыдно – и немного страшно. Ивану подумалось, что, окажись он объектом такого вот… постоянного внимания шутников, выдержал бы он недолго. Хотя, в общем-то, мог ли бы он что-то изменить, и в самом деле окажись он на их месте?
Машина, наконец, пробралась к центру, и остановилась у все того же отеля, на Большой Морской.
– Я не выписывался из своего номера, – Андре потянул Ивана за руку, – пойдем? Или… ты хочешь поехать домой прямо сейчас?
Угадать по выражению глаз парня, что он хотел бы услышать в ответ, было невозможно – Иван давно уже понял, что прозрачные глаза ничего ему не подскажут.
– Я бы напросился на кофе, – нерешительно сказал он, и по мелькнувшей улыбке понял, что угадал. Да уж, его поведение трудно назвать безупречным: неудивительно, что Андре так и перестал в нем сомневаться.