– Что именно поосторожнее? – уточнил Иван, закипая.
– Да то! Что ты, как маленький! Если тебе нужна желтопресная реклама – ради бога! А не нужна – так и поостерегись, не светись особо в ее компании…
– Не «ее», а «его», – из-за Ивановой спины прозвучал низкий блюзовый голос, и Андре собственной персоной, без кепки и очков, появился рядом с мужчиной. Иван обернулся, удивленно вскинув брови, и Андре ему улыбнулся, – все в порядке, я поговорил с Дугласом. Он разрешил.
Семен Сергеич ошарашенно приоткрыл рот.
– Так это что… мужик, что ли? И по-русски понимает? Ух, ё… Миль пардон тогда. А я-то думаю, что это Дуглас так боится…
– Вы неверно думаете, Дугласу нечего бояться собственного сына, – Андре ослепительно улыбнулся, – просто он не любит выставлять напоказ особенности своей семейной жизни. Которые, в общем-то, никого не касаются, кроме его – и его супруги.
На СеменСергеича было жалко смотреть – если бы сейчас снималась последняя сцена из спектакля «Ревизор», он как нельзя лучше смог бы исполнить роль судьи Ляпкина-Тяпкина, «… с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» (Гоголь Н.В).
«Застыл голубчик наш, СеменСергеич, – подумалось Ивану,– застали его врасплох… А ведь это он сам, поди, и сливает всю эту информацию газетам да сплетникам, от него все это начало берет – а строит из себя невинность…»
– Так почему мне не светиться-то, СеменСергеич? – с каким-то тайным злорадством громко переспросил Иван, приобнимая за плечо рядом стоящего парня, – Я разве не взрослый человек, и не вправе сам распоряжаться своей личной жизнью?
– Ли…личной жизнью? – лицо второго режиссера стало немножко сероватым, и Иван даже пожалел о своей реплике – не случилось бы инфаркта у товарища, всю жизнь потом мучиться виной да раскаянием.
– Да что Вы, СеменСергеич, так разволновались-то, в самом деле. Не испорчу я Вам рейтинги, и рекламу не сорву своим американским вояжем, не переживайте…
– Наоборот, Дуглас считает полезным упомянуть, что у него в фильме снимается ведущая модель Джерматти, – ввернул Андре, наблюдающий за сценой немножко свысока: нет, не высокомерно, просто равнодушно и отстраненно, словно его все это не касалось совершенно.
Иван понял, что его царапает на протяжении всего этого разговора: резкий диссонанс. Как «вклейка» в видео: идет ровная черно-белая история, допустим, про колхоз пятидесятых: Доронина, Самойлов, Федосова. И вдруг – резко, без предупреждения и перехода – цветные кадры из «Аватара», с полетом на Турук Макто. И – снова деревня, коровы, пасторальные картины… Андре словно стал для него этой «вклейкой» в его черно-белую жизнь. Раньше, во времени «ДО Андре», подобный разговор был бы для него нормален и обычен: пошептаться в уголке, перекинуться парой сплетен, хохотнуть, обсудить парочку коллег, принять совет «не светиться», поблагодарить за участие, и так далее, и тому подобное. А теперь… обычные шутки не получались, легкая трепотня не выходила, разговор по душам не клеился, и вообще, все это как будто был уже другой мир. Чужой. И даже оскорбительный.
Передернув плечами, Иван помахал молчащему СеменСергеичу рукой, и потянул Андре к выходу. Тот без сомнений пошел за ним, словно в старой психологической игре про доверие: Андре выбрал для себя «доверять», и больше уже не сомневался, куда он идет и зачем. К выходу – так к выходу. Он просто шел, держа мужчину за руку, и эта рука для Ивана значила больше, чем все сказанные ему в жизни слова поддержки, вместе взятые.
Садясь в такси, они услышали вслед негромкий свист и смешки: актерская братия, снимающаяся в сериале, выйдя из павильона, остановилась покурить и потрепаться на ступеньках, как всегда; и теперь актерам действительно было, что обсудить.
2.
Иван очень боялся этого вечера. Иногда ему даже казалось, что само ожидание фиаско и есть та самая страшная казнь, которую только можно придумать. «Ожидание смерти страшнее самой смерти», – вертелось у него в голове, и он готов был согласиться даже на гильотину, лишь бы только убрать эту чушь из своей головы.
Иван забыл только об одном: Андре видел подобные метания и сомнения далеко не впервые, и все терзания, крупными буквами написанные на лбу мужчины, неожиданностью для него не стали.
Но он умел скрывать свои чувства, светловолосый мальчик Кай. Он умел улыбаться, когда ему было невыносимо больно. Он умел оптимистично болтать о погоде, хотя хотел разреветься и спрятаться под одеяло. И сейчас, без труда рассмотрев панику, он «забивал эфир» совершенной чепухой: предлагал спуститься поужинать в ресторанчик при отеле, спрашивал, успеют ли они завтра в Эрмитаж, переживал о том, что Иван очень устал… самое паршивое, что оба они все понимали. Иван понимал, почему не умолкает парень, и сходил с ума от злости на самого себя; а Андре понимал, что Иван злится на его болтовню, но поделать с собой ничего не может, и прервать ее не может тоже. Оба они играли роли на пределе собственных возможностей и нервов: Андре играл в беспечность, Иван – в недогадливость.