Андре надоело участвовать в этом трагифарсе, и он встал, мягко отодвинув стул.
– Всего хорошего, Элеонора Алексеевна. До свидания, Иван.
– Андре! Подожди.
Иван вскочил тоже. Он стоял перед парнем такой ошарашенный, такой сбитый с толку, что Андре стало его ужасно жаль. Но сидеть и слушать весь этот бред про нормальных и ненормальных людей, про неподобающую компанию и «психоаналитика» он точно не хотел.
– Ванечка, я ведь предупреждал тебя, – тихо сказал он и улыбнулся, – я же просил тебя не устраивать сюрпризов. Ну почему ты никогда не слушаешь меня, почему не веришь моему опыту?
– Андре… пожалуйста, прости. Прости меня, пожалуйста.
– Мне не за что тебя прощать, глупый, – парень легонько пожал Иванову руку.
– Как Вам не стыдно трогать моего сына в публичных местах! – зашипела Элеонора Алексеевна, и Иван не выдержал:
– Мама, прекрати нести чушь. Андре… послушай. Я сейчас отвезу мать и приеду. У нас сегодня съемка после обеда, но я заеду за тобой буквально через час, хорошо? Хорошо?
– Хорошо, – усмехнулся Андре и, не оборачиваясь, пошел к двери.
– Подожди, как это – через час, ты обещал со мной прогуляться по городу, – ударил ему в спину богатый начальственными интонациями голос, – выбирай, кто тебе дороже, родная мать – или этот…
Иванов баритон что-то зажурчал в ответ, но Андре, зажав руками уши, выбежал из кафе.
Когда через два часа Иван не появился и не позвонил, Андре отключил телефон и сбежал в Эрмитаж.
…Андре казалось, что он заблудился в Эрмитаже, и не мог оттуда выйти целую вечность.
Ему казалось, что дни сменяли недели, недели – месяцы, а он все брел и брел вперед по бесконечным роскошным залам, мимо картин, лепнин, барельефов, мимо золоченых рам, каминов, бархатных кресел, огороженных толстыми витыми шнурами с кистями… он останавливался в центре какой-нибудь пиршественной залы, поднимал голову к огромной люстре – и у него начинала кружиться голова, в глазах прыгали и двоились огоньки и лучики света, отраженные в золоте убранств…
«Конечно, он у Вас совершенно нормальный, Элеонора Алексеевна, – горько говорил Андре мысленно, топча залы, – Вы правы, Вы воспитали достойного сына, он не поддался на попытки его втянуть в этот ужасный, порочный мир гламурных геев-моделей, он устоял, можете им гордиться… можете гордиться своим сыном, который при любой ситуации встанет на Вашу сторону, и выберет Вас – из любых альтернатив… Вы хорошо воспитали своего сына, браво, браво…»
Ноги гудели и ныли, но Андре не мог остановиться – он все ходил, ходил, ходил, понимая, что ходит уже по кругу, натыкаясь на одни и те же статуи, на одни и те же лица на картинах, на одних и тех же бабушек-смотрительниц в вязаных шалях…
«Я сегодня же уеду отсюда, – наконец, пришла ему в голову спасительная мысль, – вернусь в отель, зарегистрирую билет на ближайший рейс, вызову такси… сколько можно издеваться надо мной? Сколько можно делать мне больно, сколько можно играть на моих чувствах? Если я не умею красиво страдать, это не значит, что я ничего не чувствую… я просто уеду. И мне плевать, что будет с Иваном, и его ролью, и его показом, и фотографиями – мне плевать, плевать, я не нанимался ему в няньки, я не готов тащить на себе его постоянные рефлексии, я для этого не гожусь, это непосильная для меня ноша… у него все – просто слова, пустые слова, за которыми ничего нет, одна словесная шелуха… я устал. Я уеду. Сегодня же уеду…» – а сам все шел, шел, шел вперед, и никак не мог остановиться.
Наконец, залы почти опустели, бабушки-смотрительницы принялись вежливо теснить редких оставшихся посетителей к дверям, и Андре понял – все, музей закрывается. Пришла пора возвращаться в отель… и делать то, что он задумал: спасаться бегством.
На улице было жемчужно-серо, хотя фонари уже горели.
«Ах да, скоро наступят белые ночи!» – как-то отстраненно подумал Андре, кутаясь в свою куртку. Он повернул с площади на Невский и медленно двинулся по правой стороне, стараясь не пропустить поворот на свою улицу. Несмотря на те две небольшие прогулки с Иваном, он так и не запомнил Петербург – помнил коней Клодта на мостике, помнил Казанский собор, помнил Спаса на крови, знал, что если идти по Невскому, то рано или поздно придешь к Эрмитажу – но вот ориентироваться так и не научился.