Напоследок взор царя упал на распахнутые врата дивной немецкой работы. Повинуясь его знаку, опричники облепили тяжёлые створки ворот, поддели вагой, сняли с петель. Створки с грохотом упали наземь, отозвавшись гулким эхом в опустелом храме.
Наконец вынесли всё, что можно было вынести. Как опозоренная девка стояла София: обобранная, осквернённая, со снятыми воротами, оцепенелая от ещё неизведанного позора, не в силах уразуметь, что всё это сделали с нею люди с крестами на шеях. Старый ключарь Софийского дома, которого Малюта водил за собой, время от времени ожигая плетью, точно пробудившись, обвёл глазами изувеченный храм, схватился за голову и завыл:
— Что ж вы сотворили, православные? Прокляты будете во веки веков!
Малюта ухватил ключаря за ворот здоровой рукой, выволок его на соборную паперть, там распластал на земле и придавив ногой, двумя ударами сабли отрубил голову.
Царь остался один посреди гулкого полутёмного собора. Он уже собирался уходить, как вдруг почувствовал на себе чей-то неотрывный пристальный взгляд. Обернувшись, он никого не увидел. Собор был пугающе пуст. И всё же кто-то следил за ним, он кожей чувствовал на себе неотрывный взгляд. Нащупав на поясе нож, царь стал обшаривать глазами нефы полутёмного храма. Он уже хотел крикнуть, позвать охрану, как вдруг понял, что взгляд идёт сверху. Задрав голову, царь похолодел. Из купольной выси тяжело и гневно смотрел на него с фрески Христос-Пантократор. Царь словно взлетел вверх и увидел со страшной высоты свою собственную маленькую фигуру, стоящую посредине разграбленного собора и будто услышал грозное: мне отмщение и аз воздам! Поспешно покидая храм, царь уже знал, что отмщение будет...
Триста подвод до поздней ночи увозили награбленное на Городище. Вывезли не больше половины, остальное оставили до утра. Долго возились с пятисотпудовым софийским благовестным колоколом, хотели снять, но, так и не совладав, тоже оставили на потом. Вместе с царём уехали Вяземский, Малюта и Грязной. Охранять Детинец оставили Зюзина. На стенах и в башнях дежурили опричные караулы. Оказавшиеся в западне обитатели владычного двора с ужасом ждали наступления ночи, молились у чёрных икон в старых серебряных окладах…
...Взошла луна, залив голубым светом поруганную Софию, владычный двор, колокольни, церкви, часовни, приказные избы, тесно сгрудившиеся внутри каменного кольца Детинца. Стояла мёртвая тишина. Ближе к ночи заскрипели ворота, замелькали чёрные фигуры с факелами в руках. Разбившись на ватаги, опричники во главе с Зюзиным устремились к многочисленным пристройкам, где жили златошвеи, поварихи, кружевницы, посудомойки и прочая женская прислуга.
Загрохотали в двери. На робкий голос изнутри зычно рявкнули:
— Отпирай!
Врывались в полутёмное тепло, обшаривали светлицы, разыскивая прячущихся женщин. Старух безжалостно глушили кистенями, молодых волокли в кельи и боковушки. Ночная тьма оглашалась сдавленными воплями жертв, сопением и ржанием опричников. Срывали с женщин одежды и тут же на полу, на столах, на лестницах, рыча от вожделения, насиловали, кусали, мяли изломанных, полуживых от ужаса. Удовлетворив первую похоть, изощрялись другу перед другом в гнусных бесстыдствах, глумясь над беззащитными.
Васька Зюзин отыскал прятавшегося под кроватью юного певчего. Кинув лицом в подушку, безуспешно пытался изнасиловать тонко визжащего от боли и ужаса мальчонку. В ярости от собственного бессилия бил певчего по щекам, заставлял вылизывать себе срам, но так и не сумев возбудиться, насмерть истыкал ножом.
К счастью для уцелевших кто-то из опричных наткнулся на бутыли с церковным вином. Упившись, заснули кто где.
4.
На Городище меж тем не спали. Афанасий Вяземский размещал по окрестным деревням и монастырям припоздавших опричников, добывал фураж для коней, отдавал распоряжения, пинками вышвыривал назойливых жалобщиков. У Петра Зайцева тоже забот хватило на всю ночь. Он отвечал за разгрузку и охрану награбленного. Описью имущества занимались царский дворецкий Салтыков и духовник царя Евстафий. Даже у них, навидавшихся богатств, затряслись руки при виде награбленных сокровищ Софийского дома.
В сыскной избе тоже кипела работа. Там готовились к завтрашнему судилищу. Царь неожиданно пожелал судить изменников открытым судом, чем привёл следователей в замешательство. Главным обвиняемым считался Пимен. Однако оправившись от потрясения, владыка отказался признаться в измене. Пытать его Малюта и Грязной пока не смели и уже жалели о том, что поторопились прикончить главного свидетеля Антона Свиязева. Теперь надо было спешно обрабатывать схваченных новгородцев, отбирая в первую голову слабых и оставляя на потом более мужественных. Всех обвиняемых вопрошали про польскую память и про князя Старицкого.