А на Торгу свирепствовал Малюта.
— Круши! — исступлённо заорал он, и, вооружась секирой, первым кинулся громить торговые ряды. Словно спущенная с цепи свора опричники бросилась за ним, в каком-то диком упоении разбивая всё подряд — лавки, торговые ряды, прилавки с развешенным товаром, узорчатые наличники, резные столбы, двери и окна — и чем искусней, чем тоньше были сделаны попадавшаяся им под руку вещи, тем яростнее они уничтожались.
Посадский люд оцепенело смотрел на то, как уничтожаются плоды многолетних трудов. Сопротивление опричники встретили только на Пробойной улице. Дюжие оружейники во главе с уличанским старостой Демидом убили пятерых, но налетели конные и посекли оружейников саблями. В отместку Малюта велел запалить Пробойную с обоих концов, не давая тушить огонь.
В тот же день царь отправил отряд опричников во главе с Зайцевым громить торговые склады новгородских купцов в Нарве. Приехав в Нарву, Зайцев приказал отделить немецкие товары от новгородских. Немецкие не тронули, зато новгородские уничтожили подчистую. Развели огромные костры из первосортного льна и пеньки, скидали в них многолетние запасы товаров, затопили улицы Нарвы реками расплавленного воска. Новгородских торговых людей переловили и казнили на городской площади всех до единого.
5.
Шёл уже второй месяц с начала бойни. Город становился всё безлюднее, уцелевшие жители прятались по домам. Прежняя городская власть была перебита, новая опричная занималась лишь грабежами и казнями. Город одряхлел, скукожился, махнул на себя рукой и перестал работать, как человек, заведомо знающий, что жить ему осталось совсем недолго. Мастеровой люд, лишившись заказов, сидел впроголодь. Изувеченный Торг пробавлялся мелочной торговлей. Улицы заросли сугробами. По ночам на площадях перестали зажигать плошки, и с наступлением темноты всё погружалось во мрак. Тоскливо выли оставшиеся без хозяев сторожевые псы. Одичалые собаки стаями бегали по городу, нападая на людей. Город напоминал сад с изгрызенными мышами корнями, деревья ещё стоят, но они уже мертвы, ткнёшь пальцем — упадут.
Зато обнаглела чернь. Новгородские пьянчуги не давали людям проходу, пугали горожан доносами, славили царя и просились в опричные. В Людином конце объявилась шайка разбойников, переодетых опричниками. По ночам возле запустелых усадеб мелькали тени. Выносили всё, чтобы тут же пропить.
В тяжкие времена человек тянется к хмельному. Бросив работу, город отчаянно запил. Женщины пили наравне с мужчинами, откуда-то развелось множество блядей. Зазывали на грех прохожих, а ежели кто стыдил — поворачивались задом и задирали юбки. Снова ожили новгородские кабаки, запрещённые одно время царским указом. Грибами-поганками проросли по окраинам тайные корчмы. Пиво варили по домам не как раньше, по большим праздникам, а во всякий день. Глушили зельем страх и боль, пропивали с себя последнее. Вчерашний степенный горожанин не стыдился появиться на людях в непотребном виде. Всякое утро находили на улицах замёрзших.
Продолжала сползаться в Новгород голь перекатная, калеки и нищие, пришли за подаянием вдовы и сироты убиенных, иноки разорённых монастырей. Огромные толпы вольных и невольных тунеядцев заполонили город. Сгущался страх неслыханного голода. Окрестные деревни лежали в пепелищах, подвоза хлеба не было с Рождества. Держались на последних огородных припасах, растягивая на неделю то, что раньше съедали в день.
Слухи о городском неурядье дошли до царя. С досадой слушал тревожные доклады наместника Пронского. Теперь, когда Новгород был покорен окончательно и перестал представлять угрозу, следовало навести в городе порядок. Гневно приказал Пронскому: в три дня покончить с нищетой и пьянством.
— Не знаешь как? Ну так я тебя научу!
На следующий день самые горькие новгородские пьянчуги полетели с моста. Опричные разъезды хватали прохожих, требовали дыхнуть. Учуяв перегар, без разговоров швыряли в воду. Перепуганная пьянь присмирела и закаялась пить, о чём восхищенный Пронский доложил царю.
— То-то, — усмехнулся царь. — Ну, с пьянством кончили, покончим с нищетой.