Он выдержал четыре дня. Стояла летняя жара, и скоро в усадьбе стало не продохнуть от трупной вони. Он пробовал спать во дворе, но и сюда достигал тошнотворный запах тлена.
На пятый день Вяземский исчез. Малюта поставил на ноги весь сыск, сам толкался по городу, пугая людей своим видом, но всё было напрасно — оружничий как в воду канул...
2.
Алексея Басманова ещё не взяли, но все признаки скорой расправы были налицо. На пирах у царя его сажали на худшее место и обносили блюдами. Малюта при встрече нагло и внимательно рассматривал боярина, будто увидел впервые. Вдруг захотели местничать с ним те, кто раньше боялся как огня. Потом один за другим стали исчезать его люди. Сына Фёдора отправили в дальний гарнизон, но скоро отозвали назад. Почуяв неладное, Фёдор стал сторониться отца. Когда на юге зашевелились крымцы, Басманов просил отпустить его в войско, но царь не велел. Он понял, что ждать осталось недолго.
Схватили его сонного, подмешав на пиру в вино зелья. Зная тяжёлую басмановскую длань, побоялись схватить открыто. И правильно сделали. Он уже решил для себя погибнуть при аресте, порешив при этом как можно больше людей Малюты. За великое счастье почёл бы прихватить с собой на тот свет и самого Скуратова, но знал, что тот не посмеет сойтись с ним один на один.
Когда волокли в пытошный подвал, Малюта склонился в издевательском поклоне:
— А помнишь, боярин, как ты меня вперёд пропустить не хотел? Теперь, изволь, проходи первым.
Пытали Басманова с особой свирепостью. Царь сам присутствовал при пытках, домогаясь признания, о чём они говорили с Вяземским в лесной сторожке. Прислуживавший им тогда егерь Вяземского Никита на дыбе показал, что оба худо говорили про государя, а что и как, воспроизвести не мог. Когда терпеть стало невмочь, признал Басманов, что Пимена упредили они с Вяземским, ибо не верили в измену владыки. Ещё признал, что худо говорил про государя в обиде за сына, склонённого им к содомскому разврату. Услышав про разврат, царь оживился и велел привести схваченного накануне Фёдора.
Даже избитый Федька был дьявольски красив. При виде царя он взволновался как красная девка, стал охорашиваться и бросать на него томные взоры. Висящий на дыбе Алексей Басманов застонал и поник головой.
— Поди ко мне, Фёдор, — поманил царь.
Обольстительно улыбаясь, Федька проворно подошёл к царю, опустился у его ног, обнял колени.
— Вишь ты, Фёдор, — поглаживая его шелковистую голову, задумчиво промолвил царь. — Родитель твой простить мне не может наших с тобой сердечных дел. Говорит, будто я тебя в грех ввёл. Ради этого измену затеял, через Пимена новгородского с Сигизмундом ссылались. И вот хочу я тебя спросить, Фёдор, как мне с родителем твоим поступить?
Опустив пушистые ресницы, Фёдор молчал. Пальцы царя на его голове вдруг хищно сжались, захватив волосы.
— Что молчишь? Выбирай: кого больше любишь — меня или родителя?
— Тебя, государь, — превозмогая боль, ответил Федька.
— Чем докажешь?
— Чем пожелаешь, государь!
Царь на мгновение задумался, потом снял с пояса кинжал, протянул Фёдору, значительно мигнул. Взяв усыпанный драгоценными камнями царский кинжал, Фёдор исподлобья поглядел на царя, потом как бы в раздумьи перевёл взгляд на отца и вдруг резко взмахнул рукой. Пущенный с огромной силой кинжал вонзился в горло Алексея Басманова. Боярин захрипел. Тело его дёрнулось и обвисло. Онемели даже все видавшие палачи.
— Ловок! — усмехнулся царь. — Ну коли так — живи!
И подумав, добавил:
— Ежели сможешь.
Наутро Фёдора Басманова в оковах отправили на Белоозеро. Вместе с ним везли его жену, племянницу покойной царицы Анастасии, и их детей. В белозерской тюрьме Басманова держали в строгости, охрана отцеубийцу сразу невзлюбила, кормить не кормили, а раз в день кидали краюху хлеба. Избалованный Федька от тоски и голода то выл зверем, то ласковым речами пытался умаслить тюремщиков, но всё без толку.
Спустя четыре месяца он умер.
3.
Царь стоял у окна и с интересом наблюдал, как во дворе опричные стрельцы дерутся с литовскими посольскими людьми. Дрались без оружия голыми руками. Паны отмахивались отчаянно, но стрельцов было больше, и вскоре посольских загнали под крыльцо и принялись месить кулаками.
Это была уже вторая стычка с посольством Речи Посполитой, приехавшим для заключения перемирия. Третьего дня при вручении царских даров литовский посол Талваш дерзко отказался их принять, заявив, что наши были дороже. Подаренный царю Сигизмундом Вторым чистокровный скакун и впрямь стоил немало. Наутро на посольский двор явились опричники, ведя скакуна в поводу. Спросили у посла, сколь отдал король за скакуна, аккуратно отсчитали за него деньги, и тут же на глазах Талваша изрубили коня на куски.