Я прижалась тесней к Генри и глубоко вдохнула:
– Приятных снов нам хватит до конца жизни, сколько нам захочется. Если мы спасём мир от Артура.
Генри немного отстранился, чтобы можно было меня обнять.
– Вот за что я тебя люблю, Лив Зильбер, – шепнул он мне в ухо. – За то, что ты всегда хочешь приключений.
Я его любила за это же. Не тратя пустых слов, мы превратились в ягуаров и помчались рядом. В другом облике я чувствовала бы себя не так уверенно, но, став ягуаром, я так хорошо владела собой, что не надо было приспосабливаться. Не то что в таких трудных формах, как летающие насекомые, неподвижные предметы или совсем уж особенные, вроде ветра. Ягуаром я могла оставаться часами. Бывало, проснувшись после такого интенсивного сна в облике ягуара, я продолжала оставаться в этой роли настолько, что приходилось подавлять в себе желание облизывать лапы. Однажды я даже зарычала на Флоранс, когда она не давала мне в кухне пройти к кофеварке.
Что касается Флоранс… Элегантная, цвета зелёного тростника дверь, которая сегодня располагалась рядом с дверью Грейсона, была, конечно, её дверью. Блестящие серебряные буквы ФЦЭС на ней могли означать только: Флоранс Цецилия Элизабет Спенсер. Ничего другого.
По какому принципу располагались двери и почему они время от времени менялись местами, этого мы разгадать не могли. Во всяком случае, двери людей, в чём-то близких друг другу, в положительном или отрицательном смысле, никогда не располагались слишком далеко одна от другой. Принадлежность многих дверей можно было определить по внешнему виду. Например, дверь Грейсона была точной копией двери в нашем доме. Или дверь мамы, на которой даже была табличка: «Мэтью. Антиквариат лунного света. Открыто с полуночи до рассвета». Другие можно было определить не так однозначно, но я была уверена, что скромная серая дверь рядом с маминым «Антиквариатом лунного света» принадлежит Эрнесту. Даже если мамина дверь меняла расположение, эта серая дверь оказывалась на той же стороне. И покрытая красным блестящим лаком дверь с роскошным золотым молотком, совершенно соответствовшая характеру Персефоны, становилась всё ближе к моей, когда мы целые дни проводили вместе.
Не то чтобы я испытывала потребность заглянуть за какую-то дверь, но мне всё-таки спокойнее было знать, с кем соседствует моя дверь. Когда с кем-то сталкиваешься в коридоре так часто, как я с Генри, кажутся, по крайней мере, знакомыми двери вокруг наших – даже если они меняют внешний вид и место.
Полдня я мучилась вопросом: как, чёрт побери, Артур мог определить дверь миссис Лоуренс? Здесь было много дверей, которые подошли бы ей, но не было несомненного знака, ну… не знаю… Может, выгравированной Эйфелевой башни или приглашающего коврика «Добро пожаловать» на французском. Или хотя бы дверной ручки от Шанель. Но Артур нашёл, наверно, практичный способ. Он заполучил какую-то из личных вещей миссис Лоуренс и с её помощью проверял любую заинтересовавшую его дверь, пока не заставлял одну открыться. Это, конечно, требовало времени, но показывало, как решительно он преследовал свои мрачные цели. А поскольку подсознание миссис Лоуренс не могло выстроить никаких непреодолимых препятствий, Артуру было нетрудно переступить её порог. И там уже делать что захочет.
Я почувствовала, как от этих мыслей шерсть на затылке встаёт дыбом. И не только поэтому: мы с Генри повернули и оказались в проходе, где находились двери и Артура, и Анабель.
На случай, если Артур сейчас наблюдал за нами, надо было действовать особенно спокойно и уверенно, всё равно в каком облике. Он не должен был думать, что мы его боимся. Так что я бросила лишь короткий, как можно более презрительный ягуарий взгляд на слова carpe noctem[12], укреплённые на гладкой металлической поверхности его двери, и стала поворачивать голову, изучая окрестности. Вот скромный серебряный звонок на двери напротив – это было что-то новое. И пока я смотрела на него изучающе, он соскользнул вниз, растаял и стал стекать блестящим серебряным потоком по стене на землю, где обрёл новую форму. Он вытянулся в высоту и превратился в девушку с длинными волнистыми волосами, явно похожую на Венеру Боттичелли[13], только намного-намного красивей, и нагота её скрывалась под одеждой – она была в джинсах и футболке. Анабель Скотт, прекраснейшая психопатка в истории.
– Смотри, смотри, патрульная киса! – Располагающая улыбка Анабель перестала на меня действовать после того, как она попыталась перерезать мне горло.
12
«Используй ночь, лови ночь»
13